Сейчас речь пойдет об взаимоотношениях обитателей Юзовки и окружавших ее сел. Собственно, как раз так надо было представить проблему: городские, в основном более молодые и новые в этих местах люди, и старое сельское население. Но иностранцам, вообще очень свойственно не разбираться глубоко в наших проблемах, а судить о них весьма скоро, поверхностно и не очень толково. Конечно, если бы Фридгут намного раньше принялся за изучение Донбасса, то он не стал бы столь резко рубить с плеча, дескать, противостояние села и города было чисто этническим.
Сейчас речь пойдет об взаимоотношениях обитателей Юзовки и окружавших ее сел. Собственно, как раз так надо было представить проблему: городские, в основном более молодые и новые в этих местах люди, и старое сельское население. Но иностранцам, вообще очень свойственно не разбираться глубоко в наших проблемах, а судить о них весьма скоро, поверхностно и не очень толково. Конечно, если бы Фридгут намного раньше принялся за изучение Донбасса, то он не стал бы столь резко рубить с плеча, дескать, противостояние села и города было чисто этническим.
Нет, дело тут не в национальности. Любому объективному историку, исследующему более раннюю историю региона, известно, что русские отнюдь не были “более пришлыми” здесь, нежели украинцы. Первыми людьми, которые начали в конце 16 века хозяйственное освоение края и стали строить тут города, были как раз выходцы из Великороссии. В начале 18 века, согласно переписям, русского населения (пусть и не очень густого) здесь было в пять раз больше, чем украинского. Ситуация изрядно поменялась в конце 18 века, когда более густо заселять только что отвоеванные у турков и татар степи экономически оказалось выгоднее из более близкой Малороссии.
Во всяком случае, в донецких селах к концу 19 века жили не одни лишь украинцы. Но Фридгуту, скорее всего, без какого либо злого умысла удобнее, с точки зрения простоты, допустить, что крестьяне в Донбассе были исключительно украинцы. Отсюда и его категорическое заявление, открывающее соответствующую главу книги: “Жившие по соседству украинские крестьяне были не в лучших отношениях с шахтерскими поселками и рассматривали их как иностранцев – этически и этнически”.
У старожилов и пришлых людей взаимоотношения всегда непростые, даже, если обе группы населения – одной национальности. Потому примем, тоже для простоты, терминологию Фридгута. Вот, что он сообщает более конкретно.
Например, крестьяне крайне неохотно сдавали свое жилье внаем рабочим, тем самым резко обостряя жилищную проблему на шахтах. Когда происходили выступления горловских шахтеров в 90-х годах прошлого столетия, местный хозяин Розалон-Сошальский вооружил крестьян близлежащих сел дубинками и натравил их на горняков. И подобного рода инциденты случались вплоть до 1905 года.
Местные крестьяне считали шахтеров чуть ли не воплощением всех пороков, а матери пугали своих непослушных дочерей горняками из соседних поселков. Крестьяне представляли шахтеров в виде “грязных бездумных созданий, которые не знали ни Бога, ни правды, а в темном месте были способны убить человека за жалкие гроши”. Эти слова написал эсер, известный под псевдонимом “Ан-ский”. Впоследствии он стал классиком еврейской драматургии С. Раппопортом. А тогда, в 1880-х он около года, по заданию “Народной воли” провел в Донбассе. Он рассказывал, что горняки крупнейшей шахты в Славяносербском уезде по ночам частенько совершали набеги на близлежащие села с вполне ярко выраженными сексуальными намерениями. Часто пришлые шахтеры, вынужденные жить вдали от своих семей, заводили новые семьи, которые обычно бросали, если возвращались в родные края.
Относительно небольшое число украинских рабочих, которые попадали-таки на шахты, тоже, по словам Фридгута, сохраняли напряженные отношения с русскими коллегами. Правда, этот пункт в хорошо в целом документированной книге Фридгута никакими ссылками не подкреплен.
У крестьян Центральной России было много причин для того, чтобы в конце минувшего века двинуться в мало заселенный Донбасс. Годовой заработок мужчины-крестьянина Курской губернии в начале 80-х годов составлял 60 рублей. Если он подавался во второй половине сентября, когда урожай уже был собран, в Донбасс, то за 150 дней работы на шахтах без учета трат на еду он вполне мог заработать те же деньги. Если рабочий был старательным, трезвым и экономным, то его доход мог вдвое быть выше, того, который получал его коллега на северных заводах. В 70-х годах в Москве 200 рублей в год было очень большим жалованьем. Текстильным рабочим, например, платили 25 рублей в год. А средний доход рабочего на севере России был 17 рублей в месяц, в два раза меньше, чем получал квалифицированный забойщик в Донбассе.
Любопытно, но первые рабочие в Донбассе чаще всего вообще работать в шахтах не планировали. Не смотря на высокую зарплату, сама идея опуститься под землю, в пыльное, темное и замкнутое пространство, окунуться в дым, в газ, в жар, исходящий от расплавленных печей металлургических заводов, – эта идея отталкивала крестьян любого происхождения. Чтобы загнать рабочего под землю, приходилось его уговаривать, обхаживать, а то и просто обманывать. Одну из первых забастовок в Юзовке кстроили именно те шахтеры, которые не желали выполнять долгосрочные контракты на работу под землей.
Понятно, что человека, попавшего в такую даль от родины, было легче заманить в шахту, нежели местного жителя. Согласно переписи 1884 года, в Бахмутском уезде Екатеринославской губернии (напомним, что в него входила вся северная половина нынешней Донецкой области, включая Юзовку) две трети населения уже были пришлыми. На шахтах Новороссии не более 5% рабочих считались местными. Известный промышленник Авдаков указывал для Юзовки следующее соотношение: на 7/8 – пришлые, на 1/8 – местные.
Местные крестьяне упорствовали в своем нежелании идти на шахты до последнего. Даже тогда, когда, когда промышленность, развившаяся угрожающими темпами, была готова с головой захлестнуть их, они предпочитали уходить куда угодно, например на Кубань – туда, где еще оставалась свободная земля.
Точно подсчитать процент украинского населения в те годы весьма затруднительно, поскольку первый раз перепись зафиксировала раздельно велико- и малороссов лишь в 1917 году. Однако, по косвенным данным, этот процент пытались определить. Фридгут считает, что среди рабочих в 1871 году украинцев в Донбассе было 15,5% (русских – 82,5). В целом, как считает российский автор конца века Е.Рагозин, в Донбассе 70% населения было выходцами с севера, 30% – из Малороссии и Польши. К концу века пропорция среди немного изменилась в сторону увеличения числа украинцев. Среди шахтеров их стало 22,4%, среди металлургов – 21,1%.
Некоторые Советские исследователи (Л.Иванов, например), по мнению Фридгута, даже намеренно завышали процент украинцев, занятых в тот момент в промышленности Донбасса, ради того, чтобы доказать марксистский тезис о росте пролетарского сознания у местных украинцев.
Многие читатели “ДК” после публикации первой статьи из нашей серии обратили внимание на то, что доля украинцев среди жителей Юзовки в послереволюционные года резко снизилась (в 1923 году – 7%), и выразили в письмах свое недоумение по поводу этого факта. Фридгут вполне логично объясняет это явление тем, что в отличие от великороссов, местные крестьяне в годы гражданской войны, опустошившей Юзовку на половину (до революции ее население достигло 70 тысяч человек), имели возможность перебраться на родину, то есть в недалеко расположенное село. Кстати, так поступила моя будущая прабабушка, перебравшись с детьми в лихолетье из Восточного Донбасса в большое село Великоцк Славяносербского уезда (сейчас – в Луганской области), где еще жили ее родственники.
В период индустриализации, когда все этнические и прочие различия в крае фактически были стерты, украинцы постепенно стали возвращаться на шахты, на заводы и в целом в города.
Дмитрий КОРНИЛОВ, “Донецкий кряж”.