Иван Прокофьевич Гоманков – Герой Советского Союза (31.05.1945). Командир роты 986-го стрелкового полка 230-й стрелковой дивизии 5-й ударной армии 1-го Белорусского фронта, капитан.
Родился 27 февраля 1919 года в деревни Явкино Шумячского района Смоленской области в семье крестьянина. Русский. Член ВКП(б)/КПСС с 1949 года. В 1937 году окончил Константиновский стекольный техникум Донецкой области. Работал в городе Артёмовск на стекольном заводе.
В 1938 году призван в ряды Красной Армии. В 1939 году окончил Московское училище пограничных войск. В боях Великой Отечественной войны с 22 июня 1941 года. С декабря 1941 по сентябрь 1943 года воевал в партизанском отряде на Смоленщине. Затем вновь в Красной Армии. Воевал на 1-м Белорусском фронте.
24 апреля 1945 года командир роты 986-го стрелкового полка комсомолец капитан И. П. Гоманков в бою за Берлин при форсировании реки Шпре во главе роты переправился через реку, захватил опорный пункт и отбил несколько контратак противника. Рота уничтожила 12 орудий, 6 пулемётов, 3 миномёта и свыше 120 фашистов. Будучи раненным, продолжал управлять подразделениями.
Указом Президиума Верховного Совета СССР от 31 мая 1945 года за мужество и героизм, проявленные в боях за Берлин капитану Ивану Прокофьевичу Гоманкову присвоено звание Героя Советского Союза с вручением ордена Ленина и медали «Золотая Звезда» (№ 8774).
После окончания Великой Отечественной войны — в отставке. В 1951 году окончил Высшую школу профсоюзного движения. Жил в Москве. Был на профсоюзной и хозяйственной работе. Скончался 8 ноября 1980 года. Похоронен на Митинском кладбище города Москвы.
Награжден орденом Ленина, орденами Отечественной войны 1-й степени, Красной Звезды, медалями.
Из очерка Геннадия Ананьева «Похоронен был дважды заживо…»
«Ваш сын, техник-интендант 2-го ранга Гоманков Иван Прокофьевич, пал смертью храбрых…»
Прокофий Трофимович ещё и ещё раз перечитывал похоронную, подходил к гардеробу, в котором висело солдатское обмундирование сына, гладил зелёную фуражку. Потом подошел к плачущей жене, положил ей на плечо тяжелую крестьянскую руку:
— Пойду, Гаша, заместо Ивана!
Не просыхали глаза у Агафьи Родионовны, седели волосы: нет сына, ушёл на фронт муж, записалась на курсы медсестер дочь Аня, заявив, что, как только окончит их, пойдет на фронт обязательно. «На смену брату» — так и сказала.
А Иван Гоманков в это время шёл, опираясь на самодельный костыль, по лесным тропам, в обход сёл, подальше от большаков. Шёл на восток вместе с другими ранеными пограничниками. Питались ягодами, к ранам прикладывали листья подорожника. Он остался жив. Не чудом. Его взвод через несколько минут после налёта немецкой авиации на Гродно выдвинулся к Неману и четыре часа отбивал атаки гитлеровцев. Раненый в ногу Гоманков отказался эвакуироваться в тыл. Не только он, другие раненые тоже не уходили из окопов. Когда поступил приказ отходить, раненых погрузили в санитарную машину. Лишь миновали Гродно, санитарную машину обстрелял самолёт. Пули пробили кузов и мотор. Случись паника или малейшая растерянность, никто бы не остался жив, но раненые, помогая друг другу, вылезли из горящей машины, укрылись в кювете. Они остались живы и теперь выходили к своим. Оружие не бросали.
За станцией Мосты встретили сводный отряд, который занимал оборону у железнодорожного моста через приток Немана. Ночь прошла спокойно, рана, обработанная врачом, не болела, и Гоманков первый раз за полторы недели уснул крепким сном. Утром его вызвал командир полка.
— Интендант?
— Так точно.
— Бери своих пограничников, с которыми пришёл, и вот сюда. Здесь склады кавполка. — Командир показал на карте село и маршрут. — Обмундирование оттуда доставишь. Народ прибывает, одевать нужно. Потом за боеприпасами. Склады в лесу. Выделить могу только две повозки. Остальные, сколько понадобится, мобилизуй в сельсовете.
В село приехали после обеда. Пока колхозники грузили подводы гимнастерками и сапогами, солнце опустилось к горизонту. Обоз двинулся в обратный путь. Чтобы добраться до складов с боеприпасами, нужно было перебраться через реку, а объезд через мост занял бы много времени.
— Вы можете вброд, потом лесом по тропе. Километра четыре всего до села. Там и подводы возьмете, — предложил председатель сельсовета.
— Можно и так. Только кто-нибудь пусть покажет брод.
Вечерело. Багровились тучи на западе то ли в лучах заходящего солнца, то ли в отсвете горящих сёл и городов. Звучно всплеснул сазан в заводи, и снова тишина легла на речную гладь. И будто боясь нарушить этот предвечерний покой природы, пограничники входили в воду бесшумно. Молча шли они и по тропе через посуровевший лес. Скоро должно уже быть село. Дозорные увидели впереди костер. Кто там? Свои или немцы? Гоманков выслал разведку.
— Товарищ лейтенант, наши! Пограничники! — крикнул один из дозорных.
«Комендатура или отряд выходит на сборный пункт», — подумал Гоманков и смело направился к кострам. Навстречу поднялись несколько младших командиров. Восторженные восклицания, радостные улыбки. Слишком радостные, каких не было в те дни у русских солдат. И стволы немецких автоматов выглядывают из кустов. Гоманков крикнул: «Диверсанты!» — выхватил пистолет, и в это время его чем-то тяжёлым ударили по голове. Падая, он успел выстрелить немцу в лицо. Он не видел ни короткого жестокого боя, ни того, как немцы связывали израненных и обессиленных, но продолжавших сопротивляться пограничников. Почувствовал, что его подняли. Потом смутно, как сквозь густую пелену тумана, видел пулемёты, чувствовал, что стоит на краю оврага (это был противотанковый ров) и его держат под руки двое пограничников его взвода, раненные, как и он, в первые часы войны. Сознание его снова помутилось.
Очнулся Гоманков от того, что стало трудно дышать: что-то давило на грудь и лицо. Рядом кто-то застонал. Взметнулась мысль: «Жив!» Он вспомнил пулемёты, пограничников, стоящих у края противотанкового рва, слова, которые шепнул ему солдат: «Расскажите о нас!» На мгновение раньше того, как из стволов пулемётов вырвался огонь, солдат резко толкнул его в плечо.
Стон повторился. Значит, не один жив, значит, ещё кого-то смерть миновала. Гоманков понимал, что и стон, и особенно движение во рву привлекут внимание немцев и они могут спуститься сюда в прикончить их. Понимая это, все же не мог бездействовать, когда рядом стонал раненый. Осторожно, чтобы не привлечь внимание немцев, Гоманков сдвинул с себя тело расстрелянного, подполз к стонущему солдату, ощупал его. Перебита кисть руки.
— Терпи, браток, терпи! — шепнул Гоманков, взвалил его на спину и пополз по рву. Когда отполз, как ему показалось, достаточно, перетянул руку солдату и забинтовал рану разорванной нательной рубахой.
И снова лесные тропы, болотистые топи с липнущими к ногам пиявками, вновь листья подорожника для ран, ягоды на завтрак, обед и ужин. На реке Остер вышли, наконец, к своим. Подлечился и в строй. А через неделю вызвал его начальник отдела «Смерш».
— Пограничник?
– Да. Окончил пограничное училище.
— Знаю. Знаю, что и родом со Смоленщины.
— Да. Шумячский район, деревня Явкино.
— Хотим мы тебя туда послать. На помощь партизанскому отряду. В своём селе работать придётся. Подумай, не спеши с ответом. Риск большой.
Действительно, велик риск. Кто в селе не знает, что Иван Гоманков — пограничный командир? А до армии был активным комсомольцем. И детство, и юность прошли на виду у всего села. Не прятал, как и отец, своей ненависти к кулакам и подкулачникам, помогал строить новую жизнь. Понимал Иван Гоманков, что, если скажет народу о чём-то, поверят, если попросит помощи, помогут. Но понимал и другое: если среди сельчан окажется хоть один предатель, виселицы не миновать.
Что ж, расстреливали уже. Прежде смерти не умереть, — подумал Гоманков, а вслух сказал:
— Согласен.
Полтора года в тылу у немцев, полтора года ежеминутной опасности, полтора года упорной борьбы против оккупантов. Рядом с ним друзья детства. Рядом с ним и мать, Агафья Родионовна, безмерно счастливая, что сын жив, постоянно встревоженная, особенно после того, как немцы вместо Даниила Куземкина, помогавшего партизанам, старостой в селе поставили Антонова, бывшего кулака. Она стремилась облегчить нелёгкую работу сына.
Иван Гоманков с помощью друзей и матери переправлял в партизанский отряд продукты, оружие, боеприпасы. Старосту Антонова тоже удалось обвести, хотя тот и старался донюхаться, не соврал ли бывший красный командир, что дезертировал из армии, не связан ли он с партизанами.
Опасность навалилась неожиданно. Рядом уже гремел фронт разрывами снарядов, партизаны получили приказ оседлать дороги, по которым станут отступать немцы. Все предвещало скорое освобождение, и партизаны без страха, открыто зашли в село, чтобы, перед тем как двинуться на выполнение приказа, взять продукты и боеприпасы. И этот заход партизан чуть было не обернулся трагедией для деревни Явкино: Антонов послал своего сына в Надейковичи, где располагались полицаи и немцы. Успел предупредить сельчан Володя Шашенько, и по приказу Гоманкова женщины и дети укрылись в лесу, а все, кто мог держать оружие, залегли в засаде. Десяток фашистов из карательного отряда факельщиков остался на дороге, остальные повернули обратно. Победа! Но Гоманков не снимал засаду до тех пор, пока на дорого не появились советские танки.
«Ваш сын, старший лейтенант Гоманков Иван Прокофьевич, пал смертью храбрых…»
И снова, обессиленная, опустилась на лавку Агафья Родионовна. Будто вчера пропылили по дорогам на запад советские танки, будто вчера вслед за танками ушёл и Ваня, надев свого пограничную форму. Не верило материнское сердце, что однажды похороненный может погибнуть ещё. Только похоронка… Как напишет она об этом на фронт мужу и дочери Анне, которых обрадовала сразу же, как выгнали немцев из села! И перенесёт ли сама тяжёлое горе, неожиданно свалившееся на неё! Слепли глаза от слез, седели волосы.
А к Ивану Гоманкову медленно возвращалась жизнь. Он ещё кричал, повторяя слова комиссара батальона Анатолия Михайловича Малофеева: «Вперёд, орлы!» Ещё кошмары мучили его, но время от времени он засыпал крепким сном. Потом вернулось сознание, и он увидел склонившуюся над ним медсестру.
«Вперёд, орлы! — напутствовал роту комиссар батальона. — От вас зависит успех нашего полка, нашей дивизии. Не посрамите чести знамени нашего!»
Тихо-тихо перешептываются волны и берег. Одер лежит впереди неподвижным вороньим крылом. Безмолвно притаились солдаты. Вполголоса отдаёт приказ командирам взводов старший лейтенант Гоманков.
— Мой заместитель — командир первого взвода лейтенант Царёв. Вопросы?
Вопросов никто не задал, всем задача ясна: захватить плацдарм и удержать его любой ценой. Безмолвен Одер. А каким он будет через пять минут?
Остался таким же безмолвным и через пять, и через десять минут. Только осветительные ракеты взлетали в воздух и гасли в вышине. Вот и заветный берег. Молча пошли в атаку. Для немцев она оказалась настолько неожиданной, что они растерялись на первых порах. Рота Гоманкова захватила плацдарм. И тут немцы пришли в себя. На небольшой кусочек земли посыпались снаряды, мины и бомбы, пехота кинулась в атаку. Но рота будто зубами вцепилась в захваченный плацдарм. Отбита первая, вторая, пятая, седьмая… пятнадцатая атака. Раненые не бросают автоматов, не уходят из окопов. Так же, как и в первый день войны на берегу Немана.
Дважды уже ранен сам Гоманков. В ногу и в голову. Но сознание не потеряно, значит, в строю командир. Его распоряжения, как всегда, четки и ясны:
— Пулемёты на правый фланг!
Оттуда, с правого фланга, немцы готовят шестнадцатую атаку. И её нужно отбить. Во что бы то ни стало. Солдаты и офицеры роты видят, что полк, их полк, начал переправу.
Увидели это и немцы. Бросили они все свои силы, чтобы опрокинуть роту Гоманкова в Одер и не допустить переправы полка. Все ближе и ближе фашисты. Нагрелись стволы пулемётов от беспрерывной стрельбы, но немцев будто не убывает. Уже кажется, что не сдержать натиск врага. Гоманков принимает единственно правильное в этой обстановке решение: контратаковать!
— Вперёд, орлы! — крикнул он, рванувшись из окопа. Пробежал несколько метров и упал.
Поднявшуюся за своим командиром роту уже поддержали переправившиеся через реку подразделения полка. Солдаты, выпрыгивая из лодок, бросались в атаку. Немцы побежали. Роту повёл вперёд старший лейтенант Царёв. С убитым командиром (все считали, что Гоманков убит) остался лишь ординарец Куприн.
Долго сидел Николай Куприн, всё не решался вынуть из кармана своего командира документы. Он видел разбитый пулей гвардейский значок, побуревшую от крови гимнастерку вокруг этого значка и никак не решался отстегнуть клапан кармана, который тоже был в крови, и вынуть документы. Он не боялся крови, он видел её уже много, но он считал, что, как только будут вынуты из кармана Гоманкова документы, всякая надежда на то, что вдруг командир всё же жив, рухнет. Куприн ещё раз приложил к груди ухо и долго не отрывал его. Ему показалось, что сердце командира бьется. Он торопливо расстегнул ворот гимнастерки, оголил грудь и увидел под кожей пулю.
Случайность или чудо спасло Гоманкова? Пуля ударила в гвардейский значок и, потеряв силу, пробила рикошетом лишь комсомольский билет. Но и этого лёгкого удара оказалось достаточно, чтобы сбить с ног Гоманкова. Дважды раненный, он потерял много крови и лишь усилием воли заставил себя подняться из окопа, чтобы личным примером увлечь за собой людей в атаку и удержать плацдарм, спасти тех, кто подплывал уже к берегу и кого немцы, прорвись они через роту Гоманкова, расстреливали бы в упор.
Ординарец вынес командира к переправе, довёз его до медсанбата и не отходил, пока не убедился, что тот останется жив. С радостной вестью Куприн вернулся в роту.
Через два с половиной месяца вернулся Гоманков в свою дивизию. Ему вручили орден Отечественной войны 1-й степени, поздравили с присвоением капитанского знания и предложили принять батальон.
— Не могу, — ответил капитан Гоманков.
— Потянешь. Ты же боевой командир. А в академию поедешь?
Гоманков вынул из кармана солдатские письма и положил на стол.
— Я с ротой форсировал Днестр, Вислу и Одер. В Яссо-Кишиневской операции был. Я знаю каждого солдата и офицера, они знают меня и просят, чтобы я обязательно вернулся, чтобы Берлин брать тоже вместе.
— Что ж, будь по-твоему.
Капитан Гоманков шёл к расположению роты, с волнением думал о предстоящей встрече, а взгляд его невольно отмечал замаскированные артиллерийские батареи, танки, самоходные установки. Столько техники он не видел ещё ни в одном бою, хотя уже давно особого недостатка в огневой поддержке пехота не ощущала.
Плацдарм на Днестре у деревни Парканы рота держала двое суток, хотя противник и господствовал на высотах: все огневые точки врага на сопках артиллеристы подавляли быстро, а с пехотой справляться было легче. Правда, фашисты атаковали упорно, но солдаты его роты не из трусливых, спину врагу не привыкли показывать. Капитан Гоманков вспомнил сейчас и другие бои, которые вела рота. Она всегда выходила из них с честью и не имела больших потерь. Особенно ясно вспомнился Гоманкову бой с немецкой пограничной частью, которой командовал фашистский генерал. Река — переплюйка, а всё же преграда. Немцы берег простреливали пулемётами и автоматами. Ударишь в лоб — погибнут люди. Царёв предложил принять своим взводом огонь на себя, чтобы остальные могли незаметно обойти с тыла. Недолго сопротивлялись немцы. У убитого генерала солдаты роты долго рассматривали награды времен первой мировой войны.
— Знатный, видать, гусь, — бросил кто-то реплику.
— Документы нужно бы вместе с этим мундиром в дивизию отправить, — предложил другой солдат.
Так и поступили. И ни Гоманков, ни солдаты не могли предвидеть, что в 1946 году в Москве, в Центральном парке имени Горького, на выставке, посвящённой победе советского народа над фашистской Германией, будет висеть этот мундир немецкого генерала, а рядом табличка: «Взят ротой Гоманкова».
… Солдаты и сержанты не заметили, как подошёл капитан Гоманков.
— Здравствуйте, друзья мои!
Солдаты радостно приветствовали своего командира, а Лавров гордо произнёс:
— Что я говорил?! Не согласится наш командир Берлин без нас брать и в академию не поедет, пока на ступенях рейхстага не выкурит самокрутку.
Приятными были для Гоманкова слова Лаврова и радость солдат, многие из которых не верили тому, что он, Гоманков, откажется от повышения, откажется от академии. Он слушал солдат, наперебой рассказывающих о том, что произошло в роте за время его отсутствия, а сам думал, что завтра-послезавтра он поведет их в бой, финальный бой в логове фашизма. Он знал в роте каждого солдата, каждому верил, как самому себе; он даже не думал о том, что бой может быть проигран. С самого первого дня войны не сомневался, что фашизм будет разбит. Четыре часа он со своим взводом вёл бой на Немане, хотя ещё не было у него командирского опыта, но в тот верный день солдаты взвода бились как герои, и, может быть, впервые немецкие вояки, победно шагавшие по Европе, засомневались, приведет ли к победе начатая ими война с Советским Союзом. Теперь они выпьют чашу возмездия до дна за тот коварный шаг. Об этом последнем бое Гоманков мечтал всю войну, об этом бое говорили солдаты на привалах, у костров, в мокрых окопах, в холодных землянках. В бою за Берлин, так же как и в первый день войны, каждый солдат будет драться бесстрашно, не щадя себя.
Медленные, тревожные минуты перед боем. Вновь слова комиссара батальона:
— Вперёд, орлы! Вперёд, на Берлин!
Вспенилась Шпрее, закипела от взрывов мин и снарядов, от пуль и гранат. Из окон, подвала и с чердака большого каменного дома, стоявшего на самом берегу, немцы поливали свинцом плывущих по Шпрее солдат. Но ещё прежде, чем ожили огневые точки в доме-крепости, рота Гоманкова успела переправиться через реку и пришла на помощь тем, кто ещё на середине реки.
Солдатская газета 230-й стрелковой дивизии «За победу» писала после боя, что успешной переправе дивизии через Шпрее содействовала храбрость солдат роты Гоманкова и мастерство самого командира. «Иван Прокофьевич применил маневр. Под покровом ночи рота обошла дом слева и с тыла устремилась на опорный пункт. Вражеский гарнизон пал. Рота Гоманкова уничтожила 12 пушек, 6 станковых пулемётов, 3 миномёта».
И снова: «Вперёд! К рейхстагу!»
Позже об этом сражении поэт образно скажет, что на солдата, победно вошедшего в Берлин, «смерть взглянула дулом автомата с чердака». Смерть в тот день выглядывала отовсюду: из окон, из подъездов домов, с чердаков. Она поджидала солдат на перекрёстках улиц и на площадях. Но гранатами прокладывали себе дорогу солдаты, отвоёвывая дом за домом, квартал за кварталом. Рота Гоманкова двигалась вперёд…
Сосед слева, 2-й батальон полка, попал в трудное положение. Гоманков повернул роту на помощь. Фашисты не выдержали флангового удара и отступили. Трофеи подсчитывать не было времени, их подсчитают потом, а сейчас — на рейхстаг!
Немногим менее четырёх лет назад, опьянённые лёгкими победами в других странах, гитлеровцы начали переправу через Неман. Они не ждали, что взвод Гоманкова четыре часа не даст им продвинуться ни на шаг, они не ждали ни Бреста, ни Перемышля, ни Балаклавы. Они не предвидели такого конца, они не думали, что роте Гоманкова останется до рейхстага сто пятьдесят метров.
— Вперёд! – крикнул Гоманков и повёл роту на штурм рейхстага.
Не пришлось Гоманкову присесть на ступени рейхстага и закурить самокрутку. Не добежал он до него. Что-то больно ударило по ногам. Падая, он заметил, что из подвала ведётся огонь длинными очередями, увидел, как ординарец Николай Куприн швырнул в подвал гранату.
Подбежавший Царёв бросил в подвал ещё одну гранату, подхватил вместе с Куприным Гоманкова и затащил в подвал. Те, кто стрелял из пулемётов по атакующей роте, продолжали стоять у своих пулемётов. Они не могли упасть, хотя и были мертвы. Они были прикованы цепями к пулемётам и к бетонной стене.
— Саша, принимай роту, штурмуй рейхстаг. — Гоманков говорил спокойно, превозмогая боль. —
Оставь со мной Николая, а сам — в роту. Вперёд! На рейхстаг!
Куприн перетянул ему ноги, чтобы остановить кровь.
Второй раз выносил Куприн командира из боя на руках. Глоток из фляги подействовал успокаивающе, притупил боль в ногах и обиду за несбывшуюся мечту.
«Ничего, что сам не дошёл. Присядут солдаты моей роты на ступеньках после боя и закурят. Значит, и я закурю», — успокаивал он себя.
В медсанбате он то приходил в сознание, то его вновь начинали мучить кошмары. Прикованные к пулемётам молодые немцы вдруг оживали и, звеня цепями, тянули окровавленные руки к его горлу. Он отталкивал эти руки, но они всё приближались и приближались. В холодном поту метался на кровати Гоманков, пока вновь не приходил в сознание. Потом он услышал знакомый голос Саши Царёва: «Вперёд! на рейхстаг!» Двое санитаров несли носилки, один придерживал лейтенанта, всё время порывавшегося встать. Царёва положили рядом с Гоманковым.
Царёв стонал, выкрикивал команды, на мгновение затихал и снова стонал. Не помогали ни уколы, ни кислородные подушки. С каждой минутой ему становилось все хуже и хуже.
Саша Царёв, весельчак, отчаянной храбрости командир, любил говорить: «Меня пуля не тронет, не женат я ещё». Особенно уверенно заявлял он об этом, когда просил послать на самый горячий участок, а делал он это в каждом бою. И действительно, Царёва ни разу даже не ранило, хотя попадал он со своим взводом в очень трудные ситуации. В один из боёв в Яссо-Кишиневской операции комбат приказал роте перекрыть овраг, по которому отступал противник. Рота через лес вышла в тыл отступающего немецкого полка и только начала окапываться, как по ней из села, которое оказалось немного левее выбранного ротой очень удобного места для засады, начали стрелять из пулемётов и орудий.
Положение не очень приятное. Вот-вот появится отступающий противник, и рота окажется между двух огней. Нужно атаковать противника в селе и выбить его оттуда как можно быстрее. Но оставить овраг тоже нельзя. Старший лейтенант Царёв предложил обойти село с тыла, а с фронта лишь обозначить силами одного взвода ложную атаку, а как только его, Царёва, взвод ворвётся в село, увести все силы в овраг, чтобы встретить немецкий полк.
— Возьму своими силами!
И взял. Больше роты фашистов уничтожил взвод Царёва, ещё и на помощь успел. В самый раз, когда, казалось, противник начал пересиливать.
Сколько раз плечом к плечу бились они с врагами, сколько раз отчаянная смелость этого офицера решала исход боя! И вот теперь этот боевой командир умирал от раны в живот, и Гоманков не мог встать, чтобы поцеловать друга в последний раз. Слёзы наполняли его воспалённые глаза.
Гоманкова увезли в Познань. Там он и прочитал в «Правде», что за мужество и отвагу, проявленные в битве за Берлин, ему Указом Президиума Верховного Совета СССР присвоено звание Героя Советского Союза.