На 2008 год пришлись две годовщины, связанные с драматическими вехами нашей истории — с 1932 годом (начало Голодомора на Украине) и с годом 1937-м, ставшим печальным символом апогея сталинских репрессий. В один и тот же день — 24 ноября — Украина отмечала День памяти жертв этих исторических трагедий. Это не случайно: ведь спланированный и организованный сталинским режимом голод — это тоже разновидность репрессий. Как и культивирование атмосферы тотального страха и подозрительности, как и приучение многомиллионного народа к единомыслию, единогласию и единообразию.
Сталинских репрессий Луганщина хлебнула сполна. Более 30 тысяч уроженцев и жителей нашей области было расстреляно, осуждено к различным срокам заточения в тюрьмах и лагерях, выселено с мест проживания, отправлено в ссылку. Пик тоталитарного террора на Луганщине, как и повсюду в стране, пришелся на мрачный период «ежовщины» — 1937-1938 годы. Его жертвами стали тогда почти 13 тысяч человек. Порядка 31 процента осужденных были приговорены к расстрелу, до 20 процентов — к 10 годам лагерей. Эти данные, основанные на сведениях областного государственного архива, а также архива Управления СБУ в Луганской области, приведены в книге «Реабілітовані історією. Луганська область».
Людям, попавшим под жернова карательной машины, трудно было даже просто выжить, и тем более поразительно то, что среди них было немало тех, кто, пройдя через сталинские застенки, не сломался, сохранил верность себе и однажды выбранной жизненной стезе. Конечно же, это не победа. Но это и не поражение перед системой. Один из таких людей — известный совет-ский химик Борис Ильич Пашков, наш земляк, который в 30-е годы работал главным инженером оборонного завода им. Петровского.
…Борис Пашков родился в 1906 году в бедной многодетной семье. Понимал: чтобы добиться чего-то, ему придется учиться и работать гораздо больше, чем другим. Собственно, в учебе и работе и прошла вся его молодость. На предприятие в поселке Петровеньки, уже тогда производившем взрывчатку, 30-летний Борис Ильич попал по распределению после окончания Военно-химической академии в Москве. Женился, растил двоих детей. Занимался делом, к которому чувствовал призвание — химическим производством. Но все перевернулось в апреле 1938-го, когда Пашкова арестовали прямо в кабинете директора завода и обвинили в участии в «троцкистско-диверсионно-вредительской организации», якобы действовавшей на заводе.
Дело «врага народа» Пашкова не было уникальным. В 1937—1938 годах контрреволюционные организации в промышленных городах и районах Луганщины «выявлялись» в немыслимых количествах. Особенно рьяно органы НКВД искали таковых на предприятиях оборонного комплекса — это являлось частью сталинской репрессивной политики, обрушившейся в предвоенные годы на Красную Армию. Технология «разоблачений» была предельно простой. От каждого арестованного требовали назвать сообщников и всех, кого он знает как лиц, выступающих против существующего строя, проявляющих террористические намерения относительно руководства партии и правительства и т.д. Под пытками люди оговаривали и себя, и других. А больше от следствия ничего и не требовалось: в то время карательные органы уже имели для оправдания своих «методов дознания» новое теоретическое положение, выдвинутое генеральным прокурором СССР Вышинским. Теперь для признания человека виновным в совершении преступления доказывать его вину не требовалось — было достаточно одного только признания своей вины самим подследственным.
Именно так и произошло с Борисом Пашковым. Один из ранее арестованных «троцкистов-диверсантов» назвал его фамилию, и хотя впоследствии этот человек отказался от своих показаний, заявив, что оно вырвано пытками, это уже никого не интересовало. Бывшего главного инженера переводили из тюрьмы в тюрьму — содержали в Луганске, в Донецке, в Москве — в печально знаменитой Бутырке. Пашков держался долго и только через полгода признал свою «вину» в диверсионной деятельности. В мае 1940 года ему сообщили, что он приговорен к десяти годам лишения свободы с конфискацией имущества и поражением в правах на пять лет. Дело слушалось без присутствия обвиняемого, приговор вынесен заочно.
Но в лагеря его не отправили. Мировая война уже подкатывалась к границам советского государства, в то время как его военный и оборонный комплекс был обескровлен террором. Разбрасывать камни и дальше было для системы равносильно самоубийству. Бориса Пашкова «трудоустроили» в закрытом НИИ в Москве «без отрыва от места заключения» и поручили узнику разработку новых методов производства порохов.
За годы заключения Бориса Ильича научный коллектив, который он возглавил, выполнил около 20 научных работ. Все они имели гриф «совершенно секретно» и использовались в военной промышленности. Во время войны «врага народа» этапировали на Урал, где под его техническим руководством было пущено в эксплуатацию крупное предприятие по производству пороха.
Бориса Пашкова освободили условно досрочно в 1946 году. А в 1947-м за успехи в научно-производственной деятельности он был удостоен Сталинской премии.
Но для того, чтобы избавиться от клейма «врага», даже этого было недостаточно. Борис Ильич 12 или 13 раз направлял заявления в различные государственные инстанции, прося разобраться в своем деле. Взывал к здравому смыслу: мол, если бы я был террористом-диверсантом, разве доверили бы мне секретные оборонные разработки? Писал, что не снятая судимость по «политической» 58-й статье морально угнетает не только его самого, пострадавшего безвинно, но и его детей… Ответ Пашков получил только один раз — в 1950 году. Верховный суд СССР сообщил лауреату Сталинской премии, что «для пересмотра дела оснований нет».
И только в 1955 году военная коллегия Верховного Суда вернулась к делу Бориса Пашкова, и приговор был отменен из-за отсутствия состава преступления. Причем реабилитирован был не только Пашков, но и другие «участники троцкистской диверсионной организации». Некоторые — посмертно. «Установлено, что все они были осуждены, — сказано в заключение об отмене приговора, — в результате преступных действий врага народа Берия».
После реабилитации Борис Ильич работал во все том же НИИ, заменившем ему в свое время ГУЛАГ, продолжая научные исследования. По отзывам ведущих советских специалистов в сфере прикладной химии, он был крупнейшим в Союзе специалистом в области производства баллиститных порохов. Жил в Москве, на улице Дзержинского. Тень Лубянки витала над ученым до конца его жизни…