Кто в советском Донецке не знал ателье индпошива на Комсомольском проспекте! Лучшей одежды по персональному заказу просто не делали! Мастеров, как хороших дантистов, именитые клиенты передавали с рук на руки. И был среди них пожилой маленький человечек, всегда сосредоточенный и замкнутый. Жил он неподалеку и один – жена умерла, детей не было. Работал квалифицированно, быстро, хотя и несколько схематично. Умер незаметно от разрыва сердца в выходные – прошло два дня, прежде чем его хватились, когда он не явился на работу в понедельник. Вскрыли квартиру, диагностировали смерть, похоронили за счет государства. После мастера осталась сберегательная книжка с солидной суммой и небольшая коллекция исторических костюмов – сюртук Наполеона, мушкетерская форма, испанские камзолы. Все они были сшиты им для себя самого – точно по размеру. Когда стали разбираться с документами, обнаружили альбом с фотографиями, где мастер был снят в этих костюмах. Так и не поняли, что это было – мания величия, творческая фантазия или тоска по несбывшейся карьере.
Центр Донецка – прибежище оригиналов и чудаков. На окраинах, в пролетарской среде, их гораздо меньше. Там оригинальность не слишком-то в чести. Центр – другое дело: здесь всегда стремились выделиться так, чтобы другим неподвластно было. Коллекционировали английские молочницы XIX века. Устраивали пьянки в белогвардейских инсценировках. Занимались йогой. Читали в подлиннике норвежских поэтов. В центре любого советского города процент скучающих был гораздо выше, чем на окраинах. Почему Донецк должен был стать исключением?
На прогулку по центру я уболтал одного из своеобразнейших донецких сочинителей Вячеслава Верховского. Концепция была немудреная – пройтись по старым проспектам. Начиная от Комсомольского и кончая Лагутенко. Проспекты достойны пристального внимания. Они сшивают улицы-линии в одно полотно, оставаясь малозаметными: вся донецкая жизнь организована вдоль линий. На Комсомольском проспекте живет сам Верховский. Лагутенко означает конец центра. Мы начали с Комсомольского.
Комсомольский: детство золотое
В советские времена, это был проспект с ярко выраженным молодежным акцентом. Магазин грампластинок – тот, кто знал правильные подходы к продавщице-Светочке, всегда мог получить что-то исключительное, вроде советского альбома Элтона Джона. Чуть ниже – «Спутник», магазин иностранной книги: умевший читать не по-нашему получал доступ к литературе, немыслимой в официальных переводах, например, «Мир по Гарпу» Джона Ирвинга с кучей эротических сцен. И главный объект притяжения, субъект паломничества – пивной бар «Чебурашка». Два зала – демократический и кулуарный, обязательная закусь и молодые официанты, восхитительно мешавшие небрежность и свойскость.
«Чебурашкой» бар, официально носивший скучное название «номер такой-то», титуловали из-за близости одноименного детского магазина. Эта невинная фольклорная шалость навсегда погубила репутацию несчастного торгового объекта. Каждый знал, где находится пивной бар. Когда объясняли, как добраться до магазина, говорили: «Ну, это там, рядом…» Магазин как бы прилагался к пиву. Возможно, поэтому в «Чебурашке» постоянно что-то воровали – будто заклятие кто-то наложил. Да что там – один маленький донецкий олигарх как-то в порыве откровенности (по-моему, не вполне трезвой) признавался, что лично упер из многострадального магазина шикарный игрушечный паровоз.
Мы с Верховским стоим перед домом, в котором когда-то работал магазин «Чебурашка», стоим перед входом в ресторан с застекленной верандой. Мой попутчик вспоминает жуткую историю – как из окна этого дома, с какого-то там четвертого этажа вывалился одноногий товарищ. Мыл окно – не рассчитал баланс. На другой стороне – небоскреб с секретом, о нем все знают, что он треснул и валится, или наклонился и проседает, или проклят и обречен. В общем, что-то такое. В его окнах время от времени загорается свет – определенно, домовые шалят. Вопреки всем версиям, дом стоит себе и стоит…
Нынешний Комсомольский проспект не имеет никакой особенной молодежной тональности. Обычный унисекс начала 21 века: салоны мобильной связи, банки с обменками, магазины модной одежды. Нет стиля. Культовость испарилась вместе со свободой коммерции. Это эпоха всеобщих запретов делала Комсомольский культовым местом, набрасывала на него диссидентский флер. Много ли было для этого надо? Совсем чуть-чуть! Например, чтобы в кафе «Березка» на углу Комсомольского и Постышева начали разливать спиртное за барной стойкой. Пусть это было только шампанское – но нигде в городе вы не могли бы насладиться этим западным стилем, нигде не смогли бы зайти в заведение, бахнуть бокал шапманского, не присаживаясь за столик, и спокойно идти себе дальше. И, если уж совсем начистоту – не только шампанское можно было там бахнуть, на неофициальном уровне бармена можно было раскатать на что угодно. Опять-таки – если знать подходы!
Впрочем, нельзя совсем уж упрекать Комсомольский в отсутствии стиля. Вот ресторан «Свинья». Грубость, возведенная в степень высокого закона. Официальная возможность царапать гвоздем надписи на столе. И хряк Модест в специальном закутке: это руководитель заведения. Приводя сюда гостя города, можешь быть уверенным: этот визит он забудет не скоро.
Маяковского: хроника и повторный фильм
Есть версия, что проспект Маяковского назван в честь того, что великий пролетарский поэт выступал здесь в 1927 перед ценителями его творчества (которых хватало даже в Сталино). На самом деле, выступление было в другом месте. Но с культурой проспект Маяковского все-таки имеет связь. И еще какую! На его пересечении с улицей Постышева работал кинотеатр хроники и повторного фильма.
Мы стоим перед этим углом и тупо смотрим на витрину бутика, к которому отошли площади кинотеатра. Каждому есть о чем вспомнить. Какая восхитительная «начка» была в зале кинотеатра, за колонной прямо посреди зала! Кто-то там целовался украдкой, а мы с товарищами однажды втихаря распили бутылку портвейна «72». 18 «оборотов» этого зверского напитка чем были хороши? От земли не отрывали, но связи с мрачной реальностью ослабляли не хуже водки. Жизнь, оставаясь жизнью, становилась прекраснее. Особенно, если на экране шел провокационный фильм Ива Буассе «Это случилось в праздник» с молоденькой и еще неотразимой Изабель Юппер.
Кинотеатр на Маяковского чем был хорош? Это был постоянный сюрприз. Новинки широкого проката в нормальных кинотеатрах так или иначе анонсировались, интерес к ним подогревался, ажиотаж выглядел организованным и управляемым. Фильмы, крутившиеся в «Повторном», попадали в ротацию по неведомым схемам, и это всегда была лотерея. Но каждую неделю выпадал счастливый номер – потому что донецкие прокатчики все-таки очень тонко чувствовали настроение аудитории.
Чего-то такого, как этот кинотеатр, не хватает. Неожиданных приветов из прошлого – не только киношных, причем. «Одноклассники.Ру» компенсировать это не в состоянии.
Идем по проспекту Маяковского в направлении бульвара Пушкина. Мимо нас величаво проплывает управление Донецкой железной дороги. Верховский, знающий о донецких евреях решительно все, заявляет, что на углу этого здания будет установлена мемориальная табличка в честь поэта Юрия Левитанского, до войны жившего в Сталино. «А что, он был железнодорожником?» – задаю невежественный вопрос. «Да нет, он был школьником, учился здесь», – объясняет Верховский. До войны, оказывается, шикарное трехэтажное здание представляло собой сводную школу – три в одном. Первый этаж – школа №1, второй – школа №2, третий, вы не поверите – школа №3. Вот где-то там Левитанский и учился.
Евреев в центральной части города всегда хватало, как и оригиналов. Иногда это совмещалось. Вот дом номер 21 по проспекту Маяковского. Здесь после войны жил скульптор Наум Гинзбург, жена и дочь которого погибли от рук фашистов. Жил со второй женой – русской, и ее сыном от первого брака – тоже, понимаете, русским. Жили душа в душу. Один из ярких примеров симбиоза двух народов, в истории которых было больше взаимного непонимания, чем органического слияния…
Наверняка, мемориальная табличка в честь Гинзбурга – тоже вопрос времени.
25-летия РККА: баня и гастроном
А вот история еще про одного донецкого еврея. Всему прогрессивному человечеству известен Натан Щаранский. До своего исхода в Израиль, где стал многократным министром, он родился, учился и формировался в Донецке. Здесь жили и его родители. Папа его, Борис Моисеевич, был мужчиной очень добрым, но столь же внешне невзрачным. Пользуясь его рассеянностью и незлобивостью, над ним любили подшучивать. Однажды пошел Борис Моисеевич в баню, главную городскую помывочную на углу проспекта 25-летия РККА и улицы Кобозева. Навел гигиену, собрал вещички в портфель и отправился домой, к любимой жене. Между тем, друзья незаметно подбросили ему в несколько предметов женского туалета. Супруга Щаранского обнаружила этот сюрприз в портфеле мужа немедленно – дама была внимательная. Будь она чуть менее мудрой и будь Борис Моисеевич чуть более привлекательным, не избежать бы ему головомойки. А так, получился еще один элемент семейной хроники.
Сейчас бани нет. Ее снесли вместе с кафе «Червоный кут», на пороге которого когда-то убили донецкого авторитета Брагинского по кличке «Чирик». Все это пространство обнесено забором, за ним – стройка, на нем – картинка будущего великолепия: небоскреб, похожий на ободранный кочан капусты. Со стороны городских прудов это будет смотреться бесподобно.
В первой городской бане мылась вся элита города Сталино-Донецк. В первом гастрономе она отоваривалась. Эти два процесса легко было совместить: гастроном находился в одном квартале от бани. Тут же, на проспекте 25-летия РККА. Из поколения в поколение передается легенда о заветной, никогда не иссякающей бочке с красной икрой, стоявшей в запасниках первого гастронома. К этой бочке были приписаны все важные люди. С одним из них, веселым 80-летним старичком, я как-то общался на тему обкомовского «спецпайка». Существование волшебной бочки он не отрицал, но до сих пор отказывается воспринимать мысль о том, что простые люди в то же время не имели доступа к красной икре вообще.
С первым гастрономом поступили чуть более гуманно, чем с главной баней. Здание сносить не стали, но гастроном исчез. Самоликвидировался. Что-то, воля ваша, есть в этом кощунственное. Вы можете себе представить, что в московском «Елисеевском» торгуют мехами и бумбоксами? Лично я – категорически нет. Сколько, интересно, лет еще должно пройти со дня основания города, чтобы его власти поняли: сохранение своей истории – это не блажь озабоченных энтузиастов, а необходимость, без которой не сохранить самоуважение? Допустим, первый сталинский гастроном был не был так архитектурно ценен, как «Елисеевский». Но ведь и Донецк – не Москва, между прочим!
Садовый: хрупкая консервация
На подступах к Садовому проспекту видим надпись на стене: «Здесь были Ахмед и Аслан». Ну, кто бы сомневался…
Вообще, здесь были не только два татарских пассионария, но и, как я подозреваю, сам Джон Джеймс Юз. Садовый проспект – единственный, наверное, сохранившийся в городе компактный островок дореволюционной архитектуры. Прошлое законсервировано, хотя и не в лучшем виде. Дом Тудоровских, в котором базировался Маяковский во время своего визита в Сталино, весь в потеках и рытвинах. Чудом архитектуры его не назовешь, но уж конечно, он поинтереснее многих донецких небоскребов.
В начале Садового проспекта, на пересечении с улицей Красноармейской – знаменитый дом Горелика. Он демонстрирует единственный механизм выживания старого жилфонда в наших специфических условиях: сюда вселился «Приватбанк» и сделал капитальный ремонт внутренностей в комбинации с восстановлением фасада. И даже новый балкон вписался в концепцию. Кто подаст идею людям, принимающим решение в СКМ – переселить головной офис своей чудотворной корпорации в дом Тудоровских?
Но, скорее всего, будет совершенно иначе. Лет через десять Садовый проспект потеряет свою старинную архитектуру. Застройщику так легко доказать на сессии соответствующего совета, что эта рухлядь не имеет никакой архитектурной ценности! А, поскольку охранными грамотами она действительно не защищена, то и возражать никто не станет. И что будет? В лучшем случае – как с центром «Грин-плаза» на месте Купеческого особняка: построили небоскреб-утюг, а, чтобы общественность не сильно досаждала, сохранили фасад снесенного особняка с выходом на улицу Постышева. Этот компромисс, по идее, должен радовать всех: небоскреб оживил пейзаж синими стеклами, и старина не убита окончательно.
Мы с Верховским направляемся к Постышева мимо «Грин-плазы» и первой городской больницы. Во время войны в больничном подвале был морг, и трупы складывали прямо у двери, на улице – патологоанатомы не успевали обрабатывать. Из окрестных деревень, съев все, что можно, сюда приходили крестьяне, живые скелеты – умирать…
Павших Коммунаров: стремительная простота
По Постышева выходим на проспект Павших Коммунаров. На углу – четырехэтажный дом, облицованный темно-желтой плиткой. Найти в нем что-то примечательное невозможно, но Верховский приходит мне на помощь. В этом доме когда-то жила женщина, в молодости удивительно похожая на Незнакомку с картины Крамского.
Да, история города, в котором живешь – это не история Пунических войн, проштудированная по книге. Фактов в ней маловато – но сколько впечатлений!
В юзовской системе координат этот проспект назывался «Малым». Сейчас он превратился в самый длинный из донецких проспектов: начинается у трамвайного кольца возле рынка «Сокол», с удивительного «глухого» дома (окна и двери давно заложены кирпичом) и тянется до Мушкетовского кладбища. Результат явно превосходит замысел. Проспект Павших коммунаров круто падает вниз, к Кальмиусу, от здания вечерней школы – еще одно произведение юзовского модерна, бывшее Братское училище. Звеня всеми частями, мимо проплывает трамвай 10-го маршрута. На фоне шахты несуществующего донецкого метро его разболтанный корпус смотрится крайне назидательно.
Трамвай идет на Буденновку. Нам туда не надо. Мы останавливаемся на пересечении проспекта Павших Коммунаров и улицы Федора Зайцева. Кстати, кто это такой? Впрочем, вопрос почти риторический: если не знаешь, в честь кого названа донецкая улица, то наверняка она названа в честь какого-то революционного или партийного деятеля, а они неотличимы, как яйца. На этом перекрестке видны следы шаловливых ручонок местных панков: остановка украшена надписями «Хой» и «Егор Летов жив!»
Проспект Павших Коммунаров стремителен и прост, как сама революция, за которую пали коммунары…
Труда: невоспетая история
Не скажешь, что в центре Донецка – изобилие бульваров. Тем удивительнее обнаружить образец этого жанра там, где и не чаял. Улица Федора Зайцева (того самого) чистой воды бульвар собой и представляет. Не особо он блещет, если честно: «битые» дорожки, чахловатая зелень, скромная детская площадка. Две мамы с коляской и три папы с пивом. Плюс пенсионер с газетой объявлений. Вот – поле деятельности для человека, который захочет нагрести себе баллы в борьбе за кресло мэра. Если он превратит улицу Федора Зайцева в маленький бульвар Пушкина, благодарное население внесет его в здание горсовета на руках.
На углу Федора Зайцева и проспекта Труда, во дворе совсем обычного дома Верховский показывает мне подвал, в котором жил Лазарь Каганович. В 1916 году он приехал в Юзовку работать на обувной фабрике «Новороссийского общества» и вербовать неофитов в партию большевиков. Одним из завербованных оказался молоденький Никита Хрущев. Сейчас в подвале вместо Кагановича живет озабоченный пятнистый кот. Исторической ценности этот объект, ясное дело, собой не представляет…
На проспекте Труда, как и на Садовом, Юзовка громко напоминает о себе. Только гораздо скромнее: в основном – одноэтажно. Встречаются, конечно, и значительные объекты – гостиница «Великобритания», ЦУМ. Но все же, в полном согласии с названием, проспект – сама безыскусность. Для слабо заинтересованного прохожего здесь просто не за что зацепиться взглядом. Но, поскольку почти всем домам – больше века, за каждым – своя история. Рассказать ее только некому.
Впрочем, когда рядом – Верховский, с информацией попроще. Вот очередное убожество на углу Труда и Кобозева. Ну кто бы обратил внимание на эту завалюху? Мой напарник тут же выкладывает душераздирающую историю о докторе Кауфмане, жившем по этому адресу. Когда в город входили немцы и евреи начали паниковать, флегматичный доктор всех успокаивал. Утверждал, что немцы – культурная нация, и антисемитские зверства им только приписывают. Конец истории ужасен: Кауфмана забрали в гестапо и после жестоких пыток расстреляли.
Проспект Труда много лет ждал, чтобы о каждом его доме рассказали свою историю. У меня такое впечатление, что уже не дождался.
Лагутенко: край центра
Если идти от проспекта Труда до проспекта Лагутенко и заглянуть во двор дома номер… черт, не помню, какого! – увидишь на стене сарая недурно нарисованную пальму. Таким образом, подтверждается неслучайность выбора этого растения в качестве символа Донецкой области. Я-то наивно думал, что это, как говорится, «понты для приезжих». Оказывается, с пальмой у нас мощное духовное родство – ведь только близкие сердцу вещи станут добровольно рисовать на стенах! Вспомнив ресторан «Три пальмы» на Петровке, еще больше укрепляюсь в этой новой для себя версии и, обдумывая ее, выхожу на проспект Лагутенко.
Сразу мысль – а кто такой Лагутенко? Быстро вспоминаю о Федоре Зайцеве и понимаю: мысль совершенно риторическая.
Этот проспект в старой Юзовке называли Большим. Он пересекал всю северную часть – так, как делает это и сейчас. Невероятное толковище автостанции «Центр» напоминает Вавилон, где смешано все: Петровка, Рутченково, Боссе… Автостанция «Центр» – единственная точка, в которой западный Донецк связан с восточным. Только через нее можно попасть из одной части города в другую, причем – только путем пересадки. Кто устроил такой водораздел, почему не существует сквозных рейсов?
Отпустив Верховского, на маршрутке номер 36 поднимаюсь по проспекту Лагутенко. Центр города заканчивается именно здесь. Направо, в сторону ДМЗ, уходят остатки «верхних линий»: улицы Кобозева, Красноармейская, Октябрьская… Упершись взглядом в стекло, вижу непередаваемый и нетронутый юзовский колорит. Мысли уносятся на один век назад, когда в этих краях нет-нет, да и можно было услышать чистейшее How do you do?
Из забвения меня выводит окрик водителя: «На ЦУМе выходят?»