Повесть Алексея Лавриненко «Бой в танковом окружении» является фрагментом неопубликованного романа о событиях Великой Отечественной, непосредственным участником которых являлся автор — герой войны…
Вечерело. До ближайшего села, где окопался враг, около двадцати километров. Крыгин по опыту знал, что лучше всего атаковать противника под утро, когда в боевом охранении устают и клонит ко сну.
Поэтому он решил не останавливаться на отдых, а как можно быстрее и незаметнее подойти к селу. За ночь разведать систему обороны и под утро ударить по узлу сопротивления врага, а к вечеру выйти к реке Десна в районе г.Новгород-Северский.
Но тут пошел снег, мокрый, крупный. Сыпала снежная пыль. Глянешь вверх, кажется, что в лицо тебе кто-то высыпал мешок беловато-серой подсолнечной золы. Видимость ограничилась до нуля.
Григорий опасался в этой коловерти сбиться с пути. Нужен был проводник, но где его возьмешь?
На счастье подскакал боковой дозорный и доложил, что слева виднеется какое-то строение.
— За мной! — скомандовал старший лейтенант Казакову — командиру отделения управления эскадрона и красноармейцу Егору Гунько — Старший лейтенант Селезнев остается за меня.
Уперлись в великолепные ворота-ворота неприступной крепости. От них, влево и вправо тянулся жиденький плетешек, а в глубине двора торчала покосившаяся хатенка.
— Оце дядько отгрохав, — сразу высказал свое восхищение Егор Гаврилович.- Продал хату, построил ворота и начал запираться. — Он легко перепрыгнул плетешек, смело подошел к оконцу и постучал в переплет черенком плетки.
— Эй! Добры люди, е тут хто живый, чи немае?
Сквозь стекло, покрытое инеем, засветился слабый огонек. Стукнули, грюкнули сложные запоры входной двери, и на пороге появился хозяин в добром кожухе, кудлатой шапке и валенках. Он так был снаряжен, что казалось, поджидал с минуты на минуту пришельцев и готов был двинуться с ними в путь.
— Ой! Пан палицай, все недоимки выплатил, ничего не должен.
— Шо-оо? — вскипел Егор Гаврилович.
— Я кажу, пан палицай, шо не должен Великонеметчине.
Совсем было разъярился старый партизан нанесенным ему оскорблением. Он выхватил из-под бурки плетку, но спохватился, вспомнил, где он находится и с кем разговаривает.
Осторожно, но крепко взял старика за плечи, покрывшиеся снегом и поставил на ноги. А старикан, между тем, внимательно и хитровато, одним глазом, рассматривал такого важного по его мнению, начальника.
— Ты, Грицко, бачив яки соби ворота сгорбузовав цей «пан» при новом порядке? — начал балагурить Егор Гаврилович.- Чуешь, яка иди-оло-о-ги-я…Вин про нашу власть забув…Це ж кулак! Зараза! Гхад!
— Митро! Митро!- весело закричал хозяин. Злазь з горища, наши прийшлы, злазь!
— Тато! А вы, часом, не брешете?
— Злазь, злазь! Звезды на шапках. И понашенски беседу ведут, У косяка двери показался вороненой стали ствол автомата и послышался щелчок затвора.
-Ховай, Митро, автомат, нашел кого пугать,- улыбаясь, предложил, Егор.- Тут в мене у каждой руци по «лимонке», як шо то от вашего, маетка одна ямка останется. Выходь, кажу, Митро, до Красной Армии!
Осторожно вышел крепыш в полушубке военного покроя и шапке треухе, держа на изготовку автомат и внимательно рассматривая «гостей».
— А мы и не думали вас пугать. Як бы думали, то сразу всех положили. — Старикан, ухмыляясь, отвернул полу шубы и показал припрятанный трофейный автомат. — И вы часом…
Но Егор Гаврилович не дал договорить. Он как-то ухитрился мизинцем и безымянным пальцами прижать к ладони гранату, а из остальных трех сделать известную фигуру, которую он поднес дядьке к носу, и торжествующе спросил:
— А вы, часом, добродию, не куштовали дулю з гранатой? Росте хрукта на Кавказе. Вона кисла… Аж гирка, та кисла, га? -Сделал шаг назад и, приняв гордую осанку, добавил.- Мы же гра-ар-рдия Ясно? Вы кажите нам дорогу до Ошкевичей, тильки нам треба хитра дорога, разумеете?
— Дорога така е, — заторопился селянин. — Яром, яром, а и долиной — и в тыл. Тильки треба буде зробить крюк верстов пьять з гаком. А у самих Ошкевичей «гнездо». — Как бы мимоходом спросил, а вас много?
Гунько посмотрел на собеседника с сожалением, насмешкой и величайшим презрением.
— Ну й дурный вы, добродию, як мий кум Слыва. А ще й автомат носите, будто военный человек. Партизан… Який вы партизан?
— Та ни, я про обозы, про гарматы, бо яр дуже узкий, не пройдут.
— Пройдут, — ломающимся баском заверил крепыш. Можем сообщить некоторые разведданные, — степенно добавил он. — Обороняют село, две роты, с цветочками на пилотках, по восточной окраине. Крыгин подошел к окну, развернул планшет и при слабом свете стал рассматривать карту.
Митрофан показал расположение огневых точек.
У командира головного отряда тут же зародился план разгрома вражеского узла сопротивления.
— Павел Александрович, — обратился он к коноводу, — замполита, старшего лейтенанта Селезнева ко мне.
Прибежал Александр Иванович.
Крыгин приказал старшему сержанту Казакову:
— Володя, четыре станковых и восемь ручных пулеметов построить в голове колонны. Батарею пушек пристроить в хвосте пулеметов. Васю Петрунько с напарником в маскировочных халатах- комне.
Казаков бросился выполнять приказание.
-Александр Иванович, бери пулеметы и артиллерию, выдвигайся к восточной окраине Ошкевичи. В километре разбросай огневые средства. По сигналу- две зеленые ракеты — откроешь по противнику огонь, не сильный, но все-таки внушительный. Если враг устремиться на тебя, оттяни своих хлопцев на фланги, пусть бегут беспрепятственно. Мы сделаем все, что нужно.
— Чем же ты их, Гриша, возьмешь? Все отдашь мне, да и потише бы надо, ведь посторонние слышат.
— А пусть слышат, — улыбнулся комэска, -один пойдет со мной второй — с тобой. В случае чего, ты папашу, а я сынка… Меня, Александр Иванович, удивляет другое, как могли оказаться здесь войска с «цветочками». Это же эмблема дивизии «Эдельвейс», ее место на Кавказе. Неужели так драпанули оттуда. Митрофан, слышавший разговор пояснил:
— Воны спешили туда на помощь. Но эшелон разгрузили и разбросали по гарнизонам.
Прискакал старшина эскадрона Шаповаленко и доложил, что в зскадроне маскхалатов нет, поэтому не может одеть в них Петрунько и его товарища.
Крыгин нахмурился, глаза сузились.
— Товарищ гвардии старшина, в армии, да еще в военное время исключены понятия: не имеется, не могу, не знаю… Людей одеть, во что хотите. Хоть белье снимите с себя и своего помощника, но снайперов оденьте.
— Обращаясь к Петрунько, мягко сказал:
— Вася, выдвинешься к юго-восточной окраине, увидишь на дереве «гнездо» — снять наблюдателя через пять минут после двух зеленых ракет. Часы возьми у Стативкина — моего коновода, затем, примкните к группе старшего лейтенанта Селезнева.
— По коням, товарищи! Митрофан идет со мной. Дать ему коня.
* * *
Крыгин спешил. Положение головного отряда осложнялось. Теперь путь удлинялся «на пьять верстов с гаком». Да и яр, что он там за яр. Войдешь в него, а удастся ли выйти?
К утру перестал досаждать снег, прояснилось, высыпали мелкие, далекие звезды. Незаметно похолодало, подул западный ветер, срывая сухой снег, началась поземка.
За Митрофаном смотрели в оба… Втянулись в овраг. Слева и справа отвесные кручи- обрывы высотой до трех метров. Во избежание демаскировки Крыгин не выбросил боковые дозоры, а без них отряд подвергался опасности. Все это он сознавал, но выход единственный — ускорить движение вперед.
По его расчетам голова эскадрона уже вышла на линию села, и он присматривался к подходящему местечку, чтобы вывести подразделение наверх.
Подъехал связной от головного дозора и доложил, что впереди путь преграждает обвалившийся или взорванный мост. Прохода нет.
— Пропали, пропали, всех перебьют, — скулил замкомэска по строевой части, старший лейтенант Пеньковский. — Слева и справа кручи, впереди обвал, нет дороги. Расстрелять проводника! Он завел, зараза.
Попали, як головни в вентер, — вторил Гунько.
Все, кто находился вблизи командира отряда, устремил на него злые взгляды. «Завел, привел на убой» — безмолвно говорили они.
Наступила тишина. Только слышен был посвист ярившегося ветра, да иногда звон трензельных колец мотнувшей головой лошади.
Григорий весь похолодел. — Да, это конец. Конец жизни твоей, людей, веривших тебе. Он сжался как боевая пружина. Мысль работала ясно, быстро, четко. Подал команду:
— Сле-зай! — Все спешились. — Казаков, от каждого взвода выдвинуть по пять автоматчиков в боевое охранение, туда, наверх.
По пятнадцать человек — в распоряжение старшего лейтенанта Пеньковского. Последнему приказал:
— Разобрать завал и дать эскадрону проход. Для этого вам достаточно одного часа.
— Инструменты?! — потребовал Пеньковский.
Григорий выбросил из-под бурки руки и вытянул вперед, полусогнутые пальцы.
— Вот инструмент! Такой инструмент есть у каждого бойца и командира. Пальцы обломай, товарищ гвардии старший лейтенант, но проход для аскадрона сделай.
— Я не привык чтобы со мной так разговаривали, — взвизгнул было Пеньковский.
— Что-оо? — решительно подойдя к своему заместителю, сквозь сцепленные зубы спросил Крыгин. — Что у меня в переметных сумах инструментальный склад? Ты же знаешь, что у меня кроме шашки и пистолета нет ничего. Какой тебе инструмент? — И потянулся к шашке намереваясь показать ему свой «инструмент».
— Зарубит, зарубит, сумасшедший, — округлив глаза пролепетал Пеньковский.
— За мной! — Скомандовал он подошедшим казакам и первым бросился к мосту.
Хаотическое нагромождение балок, перекладин, свай, настила, отдельных досок, столбов и жердей, будто нарочно засыпанных землей, политых водой и теперь смерзшихся, казалось неприступным.
Восемьдесят человек под командой Пеньковского бросились словно на штурм крепости.
Ломались с треском доски и жерди, раскачивались сваи, малыми саперными лопатами вгрызались в окаменевшую землю. Сбивали пальцы, срывали ногти. Казалось, прошло мгновенье, и вот он, проход, готов. Можно свободно пройти колонне по три человека в ряду.
А далеко на востоке, у самого горизонта чуть-чуть, еле заметно, брезжила узкая светлая полоска. Близился рассвет.
Казаки вскочили на лошадей и рысью помчались вперед.
Эскадрон вырвался из оврага словно из тоннеля. Перед ним расстилалась снежная равнина. Ошкевичи остались позади, справа.
Вызвав командиров взводов, Крыгин, после отдачи боевого приказа, напутствовал офицеров: вытянемся прямо на север. У села повернуть направо и ударим на восток. Атаковать развернутым, разомкнутым строем в две линии. Первая вооружена автоматами и карабинами. Вторая, в ста метрах позади, клинками. Автоматчики сходу крушат фашистов огнем, остальное доделают сабельники.
— Це, по примеру Вани Кочубея, вин так действовал под Невинкой в гражданскую, — с удовольствием отметил Гунько.
— Правильно, Егор Гаврилович, комбриг знал дело, — подтвердил Крыгин, последуем и мы его примеру, — и продолжал.- В переулки кучно не втягиваться: четыре-пять человек. Идти как можно шире и размашистей. Нужно искусственно показать наше численное преимущество. Не щадя глоток кричать — ура! Для охраны тыла выделить по ручному пулемету от каждого взвода. Вопросы есть?
На исходный рубеж, рысью, ма-рш!
Комэска взглянул вправо, влево. Взводы четко разворачивались, согласно приказу. Он радовался слаженным действиям гвардейцев. В голове мелькнуло: «Вот черти конопатые, разворачиваются, как в кино». Немедля больше ни минуты, приказал:
— Дать две зеленые ракеты! На востоке послышалась дружная, с переливами, работа станковых и ручных пулеметов и предельно-частые выстрелы пушки группы старшего лейтенанта Селезнева.
Далеко впереди, в снежной дымке показался малюсенький оранжевый осколочек.
Григории выхватил боевой клинок, блеснувший словно луч восходящего солнца.
— Да-аешь! — Гаркнули старые воины Шаповаленко и Гунько боевой клич буденновцев.
— Ур-ра! Ур-ра! Дае-ешь фашистов!
* * *
В лесной или лесисто-пересеченной местности вражеские войска, находясь в обороне, как правило, в нужном месте выбирали самое высокое с могучей кроной дерево. В гуще, в самом центре кроны, спиливали несколько веток, а на их пнях крепили дощатый стеллаж, который обносили барьерчиком.
Оставшиеся целыми внешние ветки кроны служили для маскировки, к импровизированному балкону приставлялась лестница. По ней взбирался наблюдатель и, расхаживая по площадке, осматривал окружающую местность.
Наблюдательный пункт был связан телефоном с командным. Внизу, в шалаше или блиндаже, размещалась смена и охрана. Этот объект наши люди и называли наблюдательным «гнездом» или еще «совиным гнездом».
Занявший позицию против такого гнезда на юго-восточной окраине села Ошкевичи, Вася Петрунек продрог до костей. До он и пошевелиться не думал, ни то что как-то согреться.
Наступило утро. Он хорошо видел «гнездо» и топтавшегося на площадке наблюдателя. А сигнала все не было.
Вася стал сомневаться. Может быть, он просмотрел сигнал. Но ведь и пулеметы старшего лейтенанта Селезнева молчат.
Вдруг вражеский наблюдатель забеспокоился. Его внимание привлекли две зеленые ракеты. Он забегал, потом уставил бинокль на запад.
А там… Майн гот! Насколько хватал глаз, темной, грозной тучей наваливались на село руссиш казакен.
Наблюдатель схватил телефонную трубку и доложил своему командиру о надвигающейся с запада грозе.
Но с востока ударили пулеметы и пушки. Он перегнулся через перильце и закричал своим помощникам, топтавшимся у ствола сосны.
— Доннерветер! Капут! Руссиш…
Василек спокойно нажал на спусковой крючок снайперской винтовки.
Фашист кувыркнулся через перильце «гнезда» и, обламывая ветки, полетел вниз.
На смену убитому быстро поднимался другой. И как только он взобрался на площадку и выпрямился, Вася, не менее спокойно ссадил и этого.
Третий успел добраться только до половины лестницы и беспомощно взмахнул руками. При падении он зацепился снаряжением и повис.
Вася Петрунек немного обождал. Никто больше не поднимался. Дело сделано.
— Побежали к своим! — скомандовал Вася напарнику. — «Нашим наблюдателям» — крышка.
Они вскочили, продрогшие и обрадованные успехом, побежали на «деревянных ногах» к видневшемуся пулемету. За плечами у них развивались простыни, которыми они маскировались.
Но хлопчики допустили промашку. Не досмотрели, что в кустарнике, подальше от сосны, замаскирован блиндаж. Из-за него вырвались один за другим четыре мотоцикла. В каждой люльке — пулеметчик с пулеметом, позади водителя — автоматчик.
Они на бешеной скорости, разбивая скатами неглубокий сухой снег, устремились за снайперами.
Убежать было, конечно, немыслимо, а упасть и вести огонь по преследователям не хватало духа.
Думалось, что ноги надежнее. А смерть… Вот она смерть! Окопавшийся на самом левом фланге старший сержант Гвоздев сразу оценил обстановку. Он развернул станковый пулемет и ударил корткой очередью по первому мотоциклу. Машина свалилась на бок. Мчавшиеся сзади наскочили, получилась куча мала. Тогда Гвоздев стал ее резать длинными очередями, словно автогеном. За пару минут все было кончено.
Вася лежа в снегу, взмокший от быстрого бега, задыхался и с восхищением смотрел на своего спасителя.
А там дальше, творилось что-то совсем для Васи непонятное. Фашисты валом валили из села, наши тоже бежали, но, как он сообразил, одни в сторону Гвоздева, а другие в противоположную сторону давая простор бегущему в панике врагу.
Но вот из-за домика черной молнией вылетел всадник. Он взмахивал клинком и будто горстью бросал искры на головы гитлеровцев, а те падали и больше не поднимались.
Через какое-то мгновенье, слева и справа от первого всадника, также стремительно выскочили двое в бурках.
Они рубили лихо, со злостью, с выдохом.
Вася присмотрелся. В первом он узнал командира эскадрона. Прикрывали его старшина Шаповаленко и Егор Гунько.
«Ну, эти не подведут, старые рубаки, еще буденновской закваски. И вот из села буйным весенним потоком вырвались казаки-гвардейцы. Алыми маками и веселыми незабудками трепетали за плечами башлыки. Тускло поблескивали на ярком холодном солнце клинки.
… Потом, позже, когда в освобожденном селе был выстроен эскадрон, Вася не переставал смотреть влюбленными глазами на своего командира. И здесь сбылась мечта солдата. Вася весь расцвел от радости услышав слова лившиеся музыкой:
— От лица службы объявляю благодарность снайперу, гвардии красноармейцу товарищу Петрунек, за уничтожение вражеского наблюдательного пункта!
Вася захлебнулся и будто не он сам, а за него кто-то звонко четко ответил:
— Служу Советскому Союзу!
«Вот это да, вот а то командир: рубака, отчаянно-смелый, бесстрашный», восхищался солдат.
Васино внимание привлекла случайно отброшенная ветерком пола бурки командира эскадрона, а под ней… Больше чем на ладонь не досланный в ножны клинок, густо покрытый замерзшей кровью еще не потерявшей алого цвета, она казалась горячей, живой.
«Вот это да, вот это командир» — бормотал Вася, а у самого, под ложечкой засосало, кровь от лица отлила, его стошнило, и он чуть не опозорился.
Нельзя сказать, что боец Петрунек плохой воин. Нет. Даже очень хороший. Он ни один десяток фашистов отправил на тот свет. Но то было другое дело. Он действовал как снайпер на большом расстоянии.
Скрылась фигура после его выстрела — и нет ее. Взмахнула рукой другая — и все. Или кувыркнулся наблюдатель через бортик ограждения, даже смешно. Он не видел и не знал, как человек обливается кровью и превращается в труп, пусть это и вражеский. Иногда это происходит легко-мгновенно, а другой раз мучительно-долго.
Теперь Вася смотрел со страхом в угрюмое лицо командира, глаза у которого были совсем лишены блеска. Они казались отчужденными от жизни и находились где-то за ее чертой.
Вася, да и не только он, а все бойцы и командиры эскадрона не подозревали, что их командир чувствует себя так же скверно, если не хуже, чем сам Василек.
В конце боя ему подвернулся прытко убегавший солдат без шинели, в одном мундире, необычайно гибкого сложения, то и дело оглядывавшийся. Григорий встретился с ним взглядом: на него со страхом, испуганными девичьими глазами смотрел юноша. На груди болтался железный крест.
«А, черт с тобой, живи, если сможешь»- и Крыгин повернул коня в другую сторону.
Но этот юноша припал на колено и начал посылать одна-за-другой очереди в него.
«Падло, не оценил моего великодушия, видно кресты даром не дают.»
Григорий бросил Мальчика на стрелявшего врага и со всего маха «с протягом»- рубанул.
У фашиста от плеча до поясницы развалилось туловище. В этот момент Григорий взглянул на страшное дело рук своих, и ему стало совсем худо.
Принимая решение на атаку, начальник главного отряда понимал, что при хорошей организации обороны и стойких ее защитниках, две роты против него- большая сила, и она ему не по «зубам». Но с освобождением Ошкевичи, открывался путь к реке Десна в районе Новгород-Северский. Река Десна являлась мощным естественным рубежом, прикрываясь которой, Крыгин мог спокойно ожидать подхода главных сил родной дивизии, а там, смотришь, и всего кавкорпуса доваторцев.
Было хорошо известно, что после Сталинградской катастрофы гитлеровцам везде и всюду мерещились окружения: всевозможные «котлы» и «котелки».
Принимая решение комбинированного удара по вражескому узлу сопротивления, гвардии старший лейтенант Крыгин рассчитывал на внезапность удара, моральную неустойчивость противника и страстное желание гвардейцев уничтожить засевшего в окопах врага.
Был, правда и другой вариант: сделать фланговый марш-бросок и выйти к намеченной цели. Но в данном случае Крыгин со своим отрядом уподобился бы детали, попавшей между наковальней и молотом.
Значит? Значит, атака, атака — смелая, решительная, напористая. И тогда…
Начальник головного отряда дал Мальчику повод, прижал к его бокам шенкеля и подал команду:
— Шашки к бою! За советскую Родину, за мной в атаку марш, ма-арш! Урр-ра-а!
— Урр-ра-а! Урр-ра-а! Даешь фашистов!! — дружно подхватили казаки.
Вначале атаки враг не растерялся и дружно ответил минометно-пулеметным и автоматным огнем на огонь замполита Селезнева.
Но вот наблюдатель из своего «гнезда» в паническом страхе доложил командиру, что с тыла атакует конница.
Командир уже слышал, как вздрагивает промерзлая земля под конскими копытами и ружейно автоматную стрельбу в своем тылу.
Он трусливо метался в роскошной землянке-подвале, увешанной и устланной награбленными коврами, не зная что делать.
Доклад наблюдателя подхлестнул его, он бросился вон, вскочил с помощниками в бронетранспортер, и поднимая снежную пыль, скрылся в ближайшем лесу.
Подразделения остались без управления и весь участок обороны распался на мелкие очаги сопротивления.
Завязался рукопашный бой выдрессированной в Альпийских горах гитлеровской пехоты с советской гвардейской конницей. Обе стороны бились жестоко.
Крыгину бросился в глаза беспомощно стоявший рядом с наповал убитым коньком молоденький боец Саша Водорезов, а в его, почти детскую грудь, направленный широкий штык-кинжал рыжим верзилой.
— Мать…, выругался про себя Григорий, — не успею, пропадет малец. И бросив клинок на темляке, выхватил из-за борта венгерки пистолет который сунул туда перед атакой.
Но командира опередил красноармеец Гунько. Он, будто шутя, взмахнул клинком, и рука верзилы вместе с винтовкой упала на снег.
На Егора Гавриловича вскинул автомат другой фашист, однако выпустить очередь не удалось. Налетевший сержант Машков со всего маха, нерасчетливо, опустил клинок на каску врага. Оглушенный солдат упал, но и клинок рассыпался. Перестарались уральские термисты — перекалили.
У Машкова к седлу была приторочена на»живую нитку» большая саперная лопата. Не раздумывая, сорвал ее и, вооружившись этим, казалось, совсем мирным орудием труда, стал рубить попадавшихся под руку гитлеровцев.
Слышались отдельные винтовочные выстрелы и короткие автоматные очереди, ржание коней, звон оружия и боевые выкрики атакующих казаков.
— Бей, кубанцы! — хрясь.
— Руби, гвардейцы! — тресь.
— Пишла кума на базар, купуваты самовар! — выделялся голос Егора Гавриловича. Хрясь.
— Сомовара там чертма, пей той чай хоть из ведра! — Отзывался старшина Шаповаленко.
— Гык-хх! — Выдохнул старшина — и слетела голова фашиста.
Рубили отчаянно: не щадили ни себя, ни, тем более врага. Пленных не было.
Сгоряча хлопцы исковеркали вражеские минометы, тяжелые пулеметы, взорвали боеприпасы, сожгли семнадцать автомашин.
На горизонте маячил Новгород-Северский. До него рукой подать, километров двенадцать, не больше.
* * *
Часть II