(Продолжение. Начало)
Ясный солнечный день подходил к концу. Ветер давно утих. Среди дня пригревало и по улице кое-где появились проталины, меж снежной белизны проступали темные бугорки и кочки. Но к вечеру небо затянуло туманной пеленой, похолодало, в воздухе чувствовалась сырость, немножко знобило.
По традиции, у школы, собрались жители села. Сегодня праздник, даже двойной: Международный женский день – 8-е марта и День освобождения селян от оккупантов.
Александр Иванович, всегда общительный, любивший поговорить с людьми, не преминул воспользоваться благоприятным случаем потолковать с жителями села. Но прежде обратился к командиру.
– Гриша, ты никаких мероприятий не намечаешь проводить?
– Тут, Александр Иванович, одно и главное мероприятие – глубже залезть в землю, да не просмотреть врага. Положение – та сам знаешь какое. Противника нет ни впереди, ни по бокам. Своих тоже нет ни на флангах, ни позади.
– Ну, добре . Пошел я к народу. Думаю прихватить с собой младшего лейтенанта Михайлова и комсорга, старшину медслужбы Шахбазова. Не возражаешь, Гриша?
– Нет, не возражаю. Ты только вот что, Александр Иванович. Хотя и темновато становится, все же я земляные работы и размещение огневых точек обязательно проверю. А ты, если что, гони за мной.
– Ладно, погоняй.
Коновод Стативкин подал лошадей. Подошли связные от каждого взвода с лошадками в поводу.
– По коням! – Скомандовал комэска и первый вскочил в седло. Расправляя полы бурки, хлопцам сказал: – Будем проверять оборону. Каждый связной должен запомнить расположение своего взвода.
– Да мы знаем, где находятся наши взвода, – вразнобой отвечали связные. Им хотелось остаться около школы, с девчатами пошухарить, комэска подвязался со своей проверкой обороны.
– То, было днем, сейчас наступают сумерки. Ночью предметы выглядят совсем по-другому. Одним словом, поехали. – И Крыгин послал Мальчика вперед.
– Вы думаете, черти конопатые, что я не вижу, как вы уставились на цветущего Машкова. Вижу, все вижу.
А Степан в это время с высоко поднятой головой в сопровождении стайки молодиц, девчат и казаков, -шагал вдоль улицы к школе, растягивая меха баяна, выжимал удалую русскую и во всю глотку распевал:
Гармониста любить,
Нужно чисто ходить.
Нужны туфли хороши.
И на туфли галоши!
Военветфельдшер, старший сержант Гусев, обняв молодку, шагая рядом с Машковым, подхватил, косясь на гармониста:
На столе стоит бутылка,
А в бутылке веники.
У нашего гармониста
Губы, як вареники!
Девчата взглянули на толстые губы Машкова и расхохотались.
Бросив поводья на луку седла, набивая трубочку, Крыгин повторил улыбаясь:
– Вижу, все вижу. Я, знаю, орлы, и ваши думки. Вы. думаете так: “Командиру эскадрона что. Дядьке скоро тридцать стукнет. Человек женатый, сын растет, разве ему интересно пожартувать? Ему бы только наступать, да обороны строить. Вот нас за собой потащил. А чего тащит? От зависти к нашей молодости или непонимания нашего желания”.. Так ведь?
Ох, други! Прекрасно я вас понимаю. Возраст же тридцать лет не старческий возраст, а…
Не докончив фразы, Григорий поднял Мальчика в галоп. Хлопцы последовали примеру командира. И, как всегда при быстрой езде, повеселели.
А в школе, под мелодично-задорные звуки баяна Машкова, отплясывали казаки и девчата.
Пол вздрагивал под их ногами. Младший лейтенант Михайлов,надвинул кубанку на самые глаза и, размахивая руками, словно крыльями, наседал на плывшую впереди него, по кругу, в простенькой шубейке, молодицу.
Федя вышлепывал разные по силе звуки, ударяя себя то по голенищам сапог, то, поднимая попеременно ноги, по подошвам, по ляжкам, по груди. Красиво изогнувшись, еще раз прошелся по голенищам и выпрямился во весь свой богатырский рост. Постоял какой-то миг, с веселыми сияющими светло-карими глазами, стройный как тополь, полуоткрыл рот и, вытянув губы трубочкой, треснул по ним ладошкой. Раздался звук, будто револьверный выстрел. Сбил шапку на затылок, выставив темно-русый, слегка курчавый чуб, щелкнул шпорами, сделал руки по швам. Танец окончен.
Молодежь: парни-подростки, девки, казаки – ринулись было на улицу освежиться, но Машков ударил огненную лезгинку.
– Ас-саа! – Выкрикнул Шахбазов и пошел на носках по кругу.
Все, кто только что стремился на улицу, жаждал вдохнуть свежего остро-щекочущего весеннего воздуха, валом повалили назад. Увидеть на Черниговщине лезгинку, да еще в исполнении настоящего кавказца не часто доводится.
Упарившихся танцоров сменили песенники. Правнуки славной Запорожской вольницы, находясь на родной земле своих предков, пели про ридну Кубань.
Пели казаки-гвардейцы торжественно и грустно. Подголоски с щемящей сердечной болью запевали:
О тебе здесь вспоминаем мы,
Как о матери родной.
Басы со вздохом поддерживали рокотом товарищей:
Про твои станицы вольные,
Про родной отцовский дом.
* * *
Старший лейтенант Селезнев, наговорившись досыта и накурившись до одури самосада со стариками села, помня просьбу Григория не забывать про КП, решил пройти к сараю-мельнице, где он размещался, проверить, что там делается, а потом вернуться к школе посмотреть на веселящуюся молодежь.
Осторожно проходя в кромешной тьме по улице, вдоль плетня, похрустывая стеклышками тонких льдинок, покрывших лужицы, Александр Иванович услышал ни-то пение, ни-то причитание на распев. Селезнев остановился, прислушался. Знакомый голос, где-то вверху, тихонько напевал, перевирая слова и мотив давно всеми забытого романса:
Ты – сидишь одиноко
И смотришь с тоской
Как печально камин догорает
И как яркое пламя
То вспыхнет порой,
То бесследно опять угасает.
Александр Иванович поднял голову и стал прислушиваться. При появлявшихся время от времени огненных сполохах заметил сидевшего на самом ” коньке ” соломенной крыши сарая человека . Еще внимательнее присмотрелся . ” Так и есть , это Крыгин забрался на верхотуру “.
Подходя к стенке сарая и раздумывая , как бы подняться к своему молодому другу , Селезнев , наткнулся на приставленную к стене лестницу , воспользовавшись которой быстро полез на крышу .
Резкий затхлый запах гниющей соломы ударил в нос . Поднимаясь на четвереньках , Александр Иванович чувствовал , как под ладонями , коленями и носками сапог легко образовывались вмятины , сопровождавшиеся слабым похрустыванием ломавшийся нежной ледяной корочки . А Крыгин продолжал твердить :
Ох , как яркое пламя
То вспыхнет порой ,
То бесследно опять угасает .
Григорий сидел лицом к западу , опершись локтями о колени и , приставив к глазам бинокль , жадно всматривался в даль .
Александр Иванович сел рядом . Крыгин , не меняя положения продолжал петь , засевшую ему в голову песенку .
Когда Селезнев взглянул вокруг , ему представилось тяжелое зрелище . Насколько хватал глаз , местность вокруг была покрыта густыми очагами пожарищ . Горели украинские хутора и села . Фашисты , откатываясь под ударами конников , превращали цветущий край в зону выжженной земли . Эти страшные очаги разгорались под слабым дуновением ветра , и громадное пламя выбрасывало какие – то темные предметы . Серое , холодное небо покрывалось темно – красным светом , словно заливалось человеческой кровью . Пламя на какое – то время угасало . Тогда становилось темно , как в могиле .
Александр Иванович слегка толкнул Григория локтем в бок .
– Ты что же , друже ,” сидишь одиноко и смотришь с тоской ?” Григорий помолчал , а патом , как бы нехотя , глухим , злым голос заговорил :
– Когда мы были слабыми , не имели нужного опыта в войне , нас рвали и душили фашисты . А когда получили увесистой дубинкой по черепу сначала под Москвой , а затем под Сталинградом , Ленинградом , Владикавказом , – куда девалась их самоуверенность и наглость . Поджав хвосты , трусливо побежали , шкодя на своем пути бегства , как шакалы . От их страшной шкоды , этих двуногих зверей , народ стонет . Кажется , стонет вся наша земля .
Мимо сарая, на котором сидели Крыгин и Селезнев, промчались на сумасшедшем галопе к командному пункту два всадника. В одном из них, по широким плечам бурки, комэска узнал Егора Гунько, которого он посылал вместе с Амхановым в штаб полка для связи.
Офицеры сразу поняли, что коннонарочные мчались, сломя голову, в такую темь неспроста. Они быстро спустились по лестнице и, подняв повыше полы бурок, держа их вразлет, побежали к командному пункту.
Там уже Егор Гаврилович бушевал. До бегущих офицеров долетали отдельные фразы:
– Де комэска? Де дежурный? Це дежурный? Я пытаю, товариш дежурный, де комэска? Я маю для него срочный пакет!
Переходя с бега на шаг, подошел к группе казаков запыхывшийся командир эскадрона, вслед за ним Селезнев.
– В чем дело, товарищ Гунько? – спросил Крыгин.
Лихо пристукнув промерзшими валенками и подняв немного выше головы чуть белевший в темноте конверт, боец доложил:
– Товарищ гвардии старший лейтенант, маю от штаба полка до вас срочный пакет. – И с каким-то вывертом вручил его Крыгину.
Комэска, не сказав никому ни слова, прилег на бруствер окопа, укрылся буркой, включил болтавшийся у него на пряжке портупеи электрофонарик и разарвал пакет.
На полевом бланке, за подписью замкомандира полка по строевой части гвардии майора Грабаря, сообщалось, что полк занимает оборону в селе Вовна. В полутора километрах севернее, в селе Дубравка, окапывается батальон лыжно-стрелковой бригады. Одновременно предписывалось: немедленно свернуть оборону эскадрона и направиться в село Вовна, что в двадцати пяти километрах северо-восточнее Ошкевичи, и разместить эскадрон на восточной окраине Вовна, в хозяйственных колхозных постройках. Эскадрон переходил в резерв командира полка.
Отдельным пунктом Крыгину приказывалось по прибытии в Вовну временно передать обязанности командира подразделения старшему лейтенанту Пеньковскому, а самому явиться в распоряжение штаба полка. Крыгин назначался дежурным по гарнизону.
Григорий был ошеломлен. Кто-то в затылке повернул горячее сверло. От него острым жалом ударило в виски. Живчиком запрыгало левое веко, а угол рта потянуло вверх. С перекошенным лицом он уставился одним глазом в карту.
“Двенадцать километров вперед, двадцать пять назад и тридцать по фронту. Это больше тысячи квадратных километров лучшей в мире пахотной земли, садов, чудесного строевого леса отдать без выстрела? А села, деревни, хутора? А люди, люди! Наши люди, с горячей радостью встречавшие своих освободителей…Неужто им снова нести ярмо оккупантов?! А скромные могилы боевых друзей, густо усеявшие путь наступательных боев? Неужели все отдать без боя? Какой позор!
Григорий все больше распалялся. “Бежать, драпать? Не-ет, я на побегу! К партизанам уйду и эскадрон уведу. А там раздолье: бей, руби, коли, взрывай, громи!”
Но… Где-то там.., глубоко, на самом донышке сознания шевельнулось: “Гриша, спокойно, не петушись, не горячись, думай, думай! Где ты, что ты!” Но вся душа противилась рассудку, криком кричала, не внемля разуму. А разум подсказал: “Учись и научись переживать тяжелую горечь солдатской неудачи. Спрячь ее в тайнике сердца и делай все, чтобы добиться еще большего успеха в разгроме заклятого врага! И разум победил.
Комэска тяжело, со стоном, вздохнул, скрипнул зубами до боли в челюстях, отбросил полу бурки, поправил шапку. Быстро поднялся.
Осколок луны где-то нашел себе оконце в пасмурном небе и сквозь двух-створчатые ворота большим квадратом слабо осветил пол сарая. В центре стоял Крыгин твердо, спокойно, уверенно словно молодой дубок, только сузившиеся карие глаза казались угольно-черными и блестели, как антрацит.
И никто из помощников и друзей не мог догадаться, что творится в душе командира. Разве что голосом выдал себя, когда резче обычного приказал:
– Казаков! – Вызвать ко мне командиров взводов! – И тут же, – отставить! Послать связных во все взводы, снять оборону, строиться у КП в порядке нумерации взводов. Младшего лейтенанта Михайлова ко мне!
– Есть!
Командиру взвода сухо приказал:
– Будите прикрывать эскадрон. На протяжении всего времени ведите разведку в тыл и по флангам.
– Есть!
* * *
Более двух месяцев ведет наступательные бои 2-й гвардейский кавалерийский корпус. Его поддерживают справа 28-я, слева 29-я лыжно-стрелковые бригады.
Эти ударные войска, наступая по ломаной линии: Ливны, Щигры, Льгов, Фатеж, Хутор Михайловский, освободили громадную территорию. Позади остались земли Орловской, Курской, Сумской областей. Вступили в земли Черниговщины. Передовые части вышли к реке Десна.
Из-за плохой погоды, слякоти и бездорожья продвижение главных сил Центрального фронта замедлилось, а конники тем временем вырвались далеко вперед и фланги оказались открытыми. Справа на двести семьдесят, а слева на сто семьдесят километров. Кроме того, по данным агентурной разведки стало известно, что враг бросил навстречу кавалеристам крупные бронетанковые и механизированные части своих войск.
При сложившейся ситуации командир корпуса генерал-лейтенанта Крюков был вынужден отдать приказ о переходе вверенных ему частей к обороне.
Ко времени прибытия эскадрона Крыгина в Вовну полк уже начал строить оборону. Рядом, в полутора-двух километрах, севернее Вовна, в селе Дубровка тем же занимался батальон лыжных стрелков.
Этот объект обороны кто-то назвал Укрепленным районом.
Его начальником был назначен подполковник Калмыков, заместителями: майор Грабарь и подполковник Красногиро, начальником штаба капитан Цыпкин, дежурным по гарнизону старший лейтенант Крыгин.
Кавполку предстояло оборонять село, тянувшееся долиной с севера на юг. Типично украинские домики и хатки, прижимаясь к дороге, образовали основную улицу Вовны. По восточной окраине, за огородами, бежала говорливая речушка. Добежав до половины села, сделала колено, перерезала улицу и опять побежала на юг, но уже по западной окраине, о чем-то переговариваясь со встречными камешками. Но селяне, вопреки желанию своевольной речушки разделить село на две половины, в этом месте, недавно, перед самой войной перебросили прочный деревянный мост, с расчетом на свободный проход современной сельскохозяйственной техники, вплоть до могучих, тяжеловесных комбайнов и тракторов.
Перешагнув мост, дорога, как и улица, не меняя направления, потянулась дальше на юг. За мостом от основной магистрали ответвлялась другая дорога, которая по переулку пошла на восточную окраину села, где бессистемно были разбросаны на большой площади, постройки животноводческой фермы колхоза.
В развилке дорог, на взлобке, стоял светлый домик под красной железной крышей, с большими окнами, смотревшими во все стороны села – бывшее правление колхоза.
В этом домике и разместился штаб укрепленного района.
Вовна и Дубровка с трех сторон: севера, запада и юга, – в радиусе четырех- пяти километров окружены стеной темно-зеленого хвойного леса. Концов этой громадной дуги не было видно, а в междужном пространстве, в восьми километрах восточнее Вовна, осело большое село Песочное.
Как и везде на Украине, Дубровка и Вовна сплошь покрыты садами из яблонь, груш, слив и вишен. В палисадниках теснятся кусты роз и сирени.
Весной, в конце апреля, села утопают в бело-розовом цветении плодовых деревьев. Летом же они тонут в море зелени садов.
К сожалению, был не конец апреля, а начало марта. На дворе – не по весеннему пасмурное низкое небо, немножко подмораживает, и вместе с тем чувствуется сырость. Нет, весна о себе еще не заявила.
Подготовка к обороне шла полным ходом. Согласно приказа начальника укрепрайона окопы рылись на глубину роста человека, с системой хитросплетений ходов сообщений, ведущих в тыл речушке, обрывистые берега которой могли служить хорошей внутриоборонной коммуникацией. Тщательно маскировались.
Бойцы и командиры знали, что обозники с боеприпасами и дивизионные артиллеристы где-то за десятки, а может быть, и за сотни километров бьются с бездорожьем и никак не могут нагнать передовые части. Патронов – вот то, что в подсумке, и все, у пулеметчиков их тоже не густо, у артиллеристов и минометчиков полка осталось только комплекты НЗ мин и снарядов.
Значит, чтобы удержать рубеж, чтобы выжить, нужно как можно глубже залезть в землю.
– Слышь, Мишенька, ты не ленись, поглубже всверливайся в землю – наставлял бывалый солдат новичка, – ты еше в обороне не был? Не знаешь? Он, брат, так может пригладить, что и маму родную забудешь.
– Чем же это он меня может пригладить? – Сомневался Мишенька. – А утюжком, простым утюжком, тем, что на гусеницах ползает.
А в узком, круглом, но глубоком окопчике хоть и тесно, зато сел и сиди, а он пускай хочет гладит, а нет – ковыряет, а ты покуривай, посиживай. Как только сползет с окопа, а ты ему гранату под хвост, если надо – вторую.
Мишанька сообразил, что дядько не шутит и еще пуще стал орудовать лопатой.
Смеркалось. Стояла тревожная тишина. В селе никакого движения. Не слышно, как обычно в такое время суток: скрипа колодезного журавля, или звона ведер женщины, спешившей за водой, не слышно мычания коров или блеяния овец, все сожрали оккупанты. Собачьего лая и того не услышишь. Только кое-где в окнах светился тусклый огонек. Он казался далеким, далеким и почему-то совсем не манил к себе.
Спешившись у домика штаба укрепрайона и передав лошадь коноводу, старший лейтенант Крыгин вошел в первую комнату.
Здесь разместился пункт телефонной связи, радисты. На полу, вповалку, связные от эскадронов и батарей и курили, не переставая.
– Хотя бы дверь открыли, подушитесь, пробурчал офицер, – вон каганец тухнет.
– Нельзя, товарищ гвардии старший лейтенант, дверь открывать, – кто-то с пола сквозь смешок сиплым простуженным голосом ответил, -штаб демаскируем, мы же это понимаем. Крыгин распахнул дверь во вторую, большую комнату и без спроса смело вошел.
Подполковник Калмыков, не сняв с себя светло-серой шинели, весь в ремнях, сидел за небольшим столиком, стоявшим в простенке, разложив карту между двумя полевыми телефонами. При ярком свете светильника, сделанного из гильзы от противотанкового снаряда, заправленного соленым бензином, чтобы не взорвался, изучал обстановку.
Крыгин представился и с разрешения командира полка, присел на табурет, стоявший у односпальной кровати, покрытой серым солдатским одеялом. Облокотившись о спинку, стал бодро смотреть на язычок пламени самодельной лампы, стараясь не уснуть. Такое, то есть сон, дежурному не полагается. Может гарнизон спать спокойным или тревожным сном, но дежурный и вся система охраны не имеет права. Сон граничит с преступлением, равному измене.
Григорий скоро почувствовал, что так долго не просидит. Глаза начинают слипаться. Их раздерешь, а они опять слипаются, хоть распорки ставь.
Надо бы поехать на Дубровку посмотреть, что там делает “царица полей”- высказал дежурный вслух давно появившуюся у него мысль, думая о том, что хорошо бы под этим предлогом на полевом галопе проветриться и прогнать прочь сонливость.
Надо бы, – ответил полковник, – да беда в том, что офицеров в штабе я, да вы. Все в окопах. Вот, что, дежурный: вы помоложе от меня, прошу вас подежурьте у телефонов, а я прилягу, немного отдохну. Устал я, не иначе, старость подкрадывается. – Снял с головы темно-серую кубанку и, не раздеваясь, лег на спину, накрыв лицо шапкой.
Трудно сказать, соснул ли в ту ночь гвардии подполковник Калмыков, но лежал он, вытянувшись во весь рост, спокойно дышал ровно.
* * *
Наступил хмурый рассвет. Предутреннюю тишину нарушил телефонный зуммер.
Крыгин схватил трубку и услышал голос капитана Заставина, командира второго эскадрона:
– Кто у телефона? Ты, Гриша? Докладываю: на западной окраине рощи, что против моего хозяйства, немцы устанавливают тяжелые минометы!
– Сколько?
– А черт их знает сколько. В темноте хлопцы не смогли подсчитать.
– Насчет танков ничего не слышно?
– Против меня танков нет, а справа и слева хорошо слышен гул моторов. Возможно, это танки.
– Добре, Вася, я сейчас доложу твои сведения батьке. Но снова зазуммерил телефон.
– Алло, Хазаин? Ти Гириша? Дорогой, на меня танки валом прут! И, будто в подтверждений слов капитана Ханукая, на левом фланге обороны полка раздался звонкий выстрел противотанковой пушки и частые выстрелы бронебоек.
Почти одновременно заработала противотанковая пушка и ружья на правом фланге.
Командир первого эскадрона старший лейтенант Стребежев с тревогой докладывал:
– Гитлеровцы жмут танками в стык между нашим полком и батальоном лыжников. Вероятнее всего, они хотят прорвать фронт обороны между Вовна-Дубровка, выйти к нам, в тыл. На танках десантники.
Вошел командир взвода связи, лейтенант Соболевский, молодой, чернобровый парень и доложил, что телефонная связь с батальоном лыжно-стрелковой бригады, занимающим оборону в Дубровки, прервана.
– Телефонную линию немедленно восстановить, связь поддерживать по рации. Уточните обстановку и доложите, – приказал Крыгин.
Увлеченный разворачивавшимися событиями дня, он как-то выпустил, из головы, что нужно разбудить подполковника Калмыкова, доложить складывающуюся обстановку и передать управление боем. А бой все сильнее разгорался.
Старший лейтенант Крыгин вызвал одновременно к телефону Сергея Орлова и командира артиллерийской батареи, старшего лейтенанта Ченцова Сашу. Оба отозвались почти одновременно.
– Сережа, – обратился Григорий к командиру минометной батаре е Орлову, – возьми карту. Она перед тобой? Хорошо! Ты видишь рощицу, что у Заставина, как бельмо в глазу торчит? На ее западной опушке немцы устанавливают батарею тяжелых минометов. Приказываю: уничтожить батарею противника! Огурцов.маловато? А ты их по пустому не разбрасывай. Бей точнее.
– Саша, ты слушаешь? Тебе приказание -такое: выдвинуть две пушки на прямую наводку и открыть огонь по фашистским танкам, прущим в стык между нашим полком и лыжниками.
– Вызовите в штаб капитана Цыпкина. – Послышался спокойный баритон подполковника Калмыкова. – И отправляйтесь в резервныи эскадрон. Возьмите противотанковую пушку и подбросьте командиру четвертого эскадрона. Пусть капитан Ханукай укрепит левый фланг, после чего возвращайтесь сюда, в штаб.
– Есть! Разрешите доложить обстановку?
– Не нужно. Я и без того хорошо ее знаю. Мембрана орет на всю комнату, ваши распоряжения слышал. Одобряю.
Крыгин выскочил на улицу. У крыльца встретились ему капитан Цыпкин, подполковник Красногиро и майор Грабарь.
Разгоряченные быстрой ездой и возбужденные начавшимся боем, они спешили к командиру Укрепленного района.
Крыгин крикнул Стативника и Гунько, которого он взял к себе связным. Свернув вправо, они помчались переулком на окраину села к своему эскадрону. Жалеть лошадей не приходилось.
Занялся день. Свинцово-серое небо давило своей тяжестью на вершины угрюмого леса, на темные, покрытые изморозью голые сучья плодовых деревьев, на почерневшие соломенные крыши домишек и сараев. Окружающая местность утопала в слабом тумане.
Сережа Орлов крушил из минометов западную опушку рощи. Вел из пушек огонь Саша Ченцов.
По звонким частым выстрелам можно было догадаться, что противотанковые пушки ведут огонь на пределе. Сливались очереди станковых и ручных пулеметов.
Противник, по-видимому, не имел сведений о силе и системе боевых порядков укрепрайона и вел огонь по площади. По селу взметывалась земля от разрывов тяжелых мин и снарядов.
Бойцов и командиров резервного эскадрона Крыгин нашел в одном из сараев МТФ.
Получив в свое распоряжение сорокопятку, Крыгин с места рванул в галоп, но артиллерийская упряжка не могла угнаться за верховыми. Пришлось поубавить аллюр. Встретились одни, другие, третьи сани, а потом и еще несколько. Ездовые разобрали дистанцию метров на сто и двигались в одном направлении – село Песочное.
Везли тяжелый, очень тяжелый груз: раненых и убитых гвардейцев конников, отдавших все, что только могли -свою кровь и даже самое жизнь за счастье Родины. За счастье тех, кто будет жить после них.
Позади нахохлившихся, мрачных возниц лежали, вытянувшись по два-три человека на каждых санях, тщательно укрытые бурками или плащ-палатками чьими-то заботливыми руками.
Увидев мчавшихся на помощь, ездовые охотно сворачивали, уступая дорогу.
Вот вышли из переулка два бойца. У одного свежая белая повязка на голове, пропитанная алой кровью, другой нес правую руку, прижимая ее к груди, словно младенца. Кровь сочилась сквозь повязку и замерзала, превращаясь в неправильно-округлой формы светло-розовый пористый кусок льда.
Казаки отступили на шаг в сторону от дороги и тот, что раненый в голову, крикнул:
– Товарищ комэска, давайте на подмогу четвертому!
– Туда и рушаемо! Зараз мы тым воякам зробым до земли плечами до неба очами, – отозвался Гунько. – И будуть лежать мовчки.
Раненые остались позади.
Но что это? Идет боец. Не просто боец, а боец-богатырь. Вот только изодранный белый маскировочный халат портит его внешность. Идет ровным, твердым шагом-хозяин родной земли. Но в лице ни кровинки, на правом плече за спиной автомат вверх прикладом. Вместо левой руки, почти у самого плеча, в горизонтальном положении торчит обрубок, поверх повязки закутанный куском ватника и крепко перетянутый узким брючным солдатским ремнем.
– Це лыжник. – Определил Егор Гаврилович. И проскочил, было, мимо него, но вдруг, крикнул:
– Стой! Стой, хлопцы! – И отвернул в сторону Быстрого. Вся группа всаднинов остановилась, не понимая в чем дело. Остановился и раненый богатырь в рваном маскировочном халате, оказавшийся позади пушки.
Егор Гаврилович сунул руку за борт полушубка, рванул у себя что-то на груди, подскочил к красноармейцу и, наклонившись в седле подал тому.
Красноармеец, не понимая, что ему дает казак, машинально протянул здоровую руку. На ладони блеснула отполированная серебром медаль “За отвагу”.
– Нагорождаю тебя, дорогой ты мой Червонный армеец, за твий героизм медалью “За отвагу”. Щеб дуще наградил, но не маю чем. То хай дума выща влада, як отмечать вот таких героев.
Раненый, казалось, долго рассматривал на своей ладони полученную награду. А потом, возвращая, со вздохом сказал.
– Спасибо, гвардеец. Но ты этого делать не имеешь права. Незаконная это твоя награда. Еще раз тебе крепкое солдатское спасибо. А медаль все-таки забери.
– Як незаконна? – Искренне возмутился старый воин. – Я награждаю тебя медалью “За отвагу” от имени Президии Верховной Рады. Так усим и кажи, що гвардейский кавалерист Егор Гунько вручил тебе медаль от имени Верховной Рады. – Круто повернул коня и поскакал прочь от солдата.
Перескочив мост, огородами, укрываясь за хатами, не сбавляя скорости, Крыгин с друзьями спешил быстрее доставить пушку на левый фланг обороны.
Горели дома по западной окраине села, горели вражеские танки, закрывая небо черным дымом.
Фашистские танки два раза пытались атаковать позиции, но были отбиты конниками. Теперь они, охватив подковой оборону гвардейцев, из-за укрытий вели огонь из пушек, поддерживая свои артиллерийские и минометные батареи.
Прискакав на участок обороны четвертого эскадрона, Крыгин укрыл за домиком пушку и номера расчета, а сам, спешившись, побежал на КП капитана Ханукая.
Через минуту он кубарем свалился в окоп друга и крепко обнимал его.
– Ты, кунак? Зачем тут, Гриша? Тебе в штабе нужно быть, а тебя сюда шайтан притаскал, дорогой, ну зачем, что делать?
– Подмогу приволок тебе, дружище.
– Какую подмогу, дорогой?
– Пушку, противотанковую пушку, с полным расчетом и комплектом боеприпасов.
– Ай, молодец, Гириша! Ай, молодец, кунак. Где пушка, давай ее сюда, дорогой!
– Пушка вон за тем домиком. Я сейчас вызову командира орудия, ты ему укажи огневую позицию и поставь задачу.
– Зачем, дорогой, я ему буду отсюда показывать огневую позиции Я его сам туда отведу и на месте поставлю задачу.
Опершись руками о края окопа, капитан выскочил и, пригибаясь к земле, побежал к домику.
Григорию захотелось взглянуть на “ничейную” землю – и как раз вовремя.
Четыре танка, закомуфлированные под окружающую местность, на большой скорости, взметая гусеницами снег, ведя на ходу огонь из пушек и пулеметов, неслись на окопы эскадрона капитана Ханукая.
Слева раздался выстрел пушки и еще. Один танк завертелся волчком. Пушка продолжала вести огонь, стреляли бронебойные ружья. Споткнулся еще один танк, вздрогнул и загорелся.
Но оставшиеся целыми два танка, прижимая огнем окопавшихся кавалеристов, не сбавляя скорости, перевалили через окопы и траншеи и ринулись эскадрону в тыл. Это была их грубейшая ошибка. Они дальше не прошли. У речушки с обрывистыми берегами они замялись. Потом начали искать переправу. Артиллеристы только что подброшенной пушки воспользовались нерешительностью фашистских танкистов и расстреляли их почти в упор.
Увлекшись поединком пушкарей с вражескими танками, сабельники не заметили, как к линии окопов незаметно подкрались цепь, до роты пехоты. Спохватились, когда фашисты поднялись во весь рост, и уперев в животы автоматы, открыли беспорядочную стрельбу и с криками бросались на конников.
Пулеметчики не растерялись. Шквальный огонь станкачей и ручников заставили автоматчиков залечь. Некоторые попятились назад, а другие остались лежать навечно.
Но один, рыжая дылда, в захлюстанной длинной шинели с поросячьими глазами, то ли побуждаемый фанатизмом, то ли сумасшествием, с открытой пастью пер прямо на Крыгина, стреляя из автомата поверх его головы. Слышались яростные, до хрипоты дикие выкрики:
– Хайль Гитлер! Хайль Гитлер! – и сыпал, сыпал смертоносные очереди.
Григорий выхватил пистолет и раз за разом выстрелил в провалившуюся пасть гитлеровца, но в пылу боя не смог попасть.
Неожиданно рядом с окопом, в котором укрылся Крыгин, упал Гаврилович и секанул короткой очередью из автомата. Фашист взмахнул руками и, словно нехотя, повалился на бруствер окопа.
– Мочи в воду! Ауф видар зейн! – Попрощался Егор Гаврилович с дылдой.
Минутой позже, Гунько в окоп свалился капитан Ханукай. Он со страхом смотрел на друга.
– Жив, цел, Гриша?
– Как видишь, спасибо Егору Гавриловичу, а то пришлось бы “лапти сушить”.
– Я все видел, кунак, но помочь не мог, нужно было раздолбать танки, понимаешь?
– Успокойся, все обошлось хорошо.
– Давай, дорогой Гриша, отправляйся на свой штаб. Ты там больше пользы принесешь. Да и не везучий ты какой-то. Только появился у нас и пошла и поехала… Фрицы, как на шашлык, полезли, за пушку крепко благодарю, кунак.
* * *
При входе в штаб Григорию встретился чем-то расстроенный начальник штаба, капитан Цыпкин.
– Где болтались, дежурный? – грубо спросил он Крыгина и приказал, – идите в штаб. Таким его редко кто видел. Обычно выдержанный, корректный, вдруг сорвался с тормозов.
На кровати лежал подполковник Калмыков. Казалось, что он не менял положения с того момента, как послал Крыгина в резервный эскадрон за пушкой для капитана Ханукая. Он точно также лежал, вытянувшись с лицом, покрытым темно-серой кубанкой.
У стола, за картой, между телефонов – ПНШ-1, старший лейтенант Деревянский.
За Крыгиным в штаб ввалился комбат Саша Ченцов в венгерке, цвета хаки, опушенной черным каракулем и кубанке из такого же курпея, подтянутый, в ремнях, с болтающимся на груди биноклем, бодрый и жизнерадостный, как всегда в бою.
Скаля в улыбке крупные белые, слегка прокуренные зубы, похлестывая плеткой о голенище сапога, быстро враскачку, позванивая шпорами, подошел к Деревянскому и спросил:
– Командуешь, стратег?
– Как видишь, – ответил ПНШ-1.
– А того не знаешь, голова, что у меня нет подкалиберных патронов? Хлопцы бьют фугасками. Собственными глазами вижу, как снаряд срабатывает на броне фашиста, а толку, хоть бы чуть.
– Снарядов не обещают, старший лейтенант.
– Чем же танки бить будем, орел?
– Гранатами, ручными, противотанковыми гранатами, – послышался глухой баритон из-под кубанки подполковника Калмыкова.
Я же артиллерист!- Гордо напомнил Саша. – Зачем мне ручные гранаты? Дайте мне подкалиберные патроны и я эти коробки буду расстреливать в упор, на выбор. Ни одна из них в глубь нашей обороны не пройдет, даю слово артиллериста!
В подтверждение крепости своих слов Ченцов резко хлестнул плеткой о голенище и даже перестал улыбаться.
– Все средства хороши, – спокойно ответил подполковник. – Идите к своему подразделению, комбат. Ваша задача уничтожить танки любыми средствами. Вам ясно, комбат?
– Очень даже ясно! – отчеканил Ченцов и, щелкнув шпорами, направился к выходу.
В дверях чуть не столкнулся с начальником штаба. Уступил дорогу капитану и, пропустив его, твердо шагнул за порог.
– Дежурный, – позвал начальник штаба, – отправляйтесь в минометную батарею, узнайте, почему Орлов ослабил огонь по живой силе противника.
Григорий пересек улицу, вскочил в первый двор, перемахнул через плетень, огородами устремился к минометной батарее полка. Благо, она занимала позицию неподалеку, рукой подать, у речушки, прикрываясь обрывистым берегом.
Через несколько минут он был у батареи. Но что это за батарея. От нее осталось одно название. Прямыми попаданиями вражеских снарядов были разворочены минометы, кругом валялись ящики из-под мин, сиротливо стояли изрубленные и расщепленные осколками снарядов плодовые деревья, в разнообразных позах лежали раненые и убитые гвардейцы.
Неподалеку, на самом верху соломенной крыши саманной хатенки за высокой трубой во весь рост, в распахнутом полушубке, в сбитой на затылок кубанке и выбившимся чубом, с биноклем у глаз стоял командир сметной батареи, любимец полка, гвардии старший лейтенант Сережа Орлов и управлял огнем батареи. А внизу, на батарее, между двумя оставшимися целыми минометами, метался, легко раненый в голову, с кое-как наложенной повязкой, замкомандира батареи лейтенант Лешка Морозов. Он остался единственным на батарее, кто мог вести огонь. Он был подносчиком снаряда наводчиком и заряжающим. Лешка сбросил с себя полушубок и ватник нараспашку, с засученными по локоть рукавами, без шапки, с мокрой спиной, не находя времени смахнуть пот с лица, который ручьем катился и прятался в черной бородке, бегал от миномета к миномету и опускал в их жерла мины, не забывая при выстреле присесть.
Когда Крыгин, запыхавшийся, подбежал к батарее, то Морозов стоял с миной в руках и громко докладывал комбату:
– Товарищ гвардии старший лейтенант, снарядов больше нет, осталась последняя мина – и та ржавая!
– Последней ржавой миной по немецко-фашистским захватчикам… Ог-гонь! – Скомандовал Орлов.
Алешка, не раздумывая, опустил мину в ствол миномета. Она на мгновение задержалась, тесновато ей было, потом нехотя скользнула вниз, по стенкам, капсуль вышибного патрона ударился о боек, раздался глухой выстрел, и ржавая мина птицей выпорхнула и полетела делать свое правое дело.
Комбат опустился со своего наблюдательного пункта по приставленной лестнице и заключил:
– Все, отстрелялись.
* * *