«Амстердам-клуб»
Пока москвичи обсуждали шансы Лени Голубкова затащить в постель просто Марию и вагонами скупали акции «МММ», жители Донецка играли в «Амстердам-клуб». Это была незатейливая финансовая пирамида, офис которой с провинциальной непосредственностью располагался в кассах Мотодрома.
Работала она примерно так. За 30 рублей ты покупал бумажку со списком из нескольких фамилий (деньги нужно было заплатить тому, чья фамилия в списке была последней). В компании продавца и бумажки ты отправлялся на Мотодром, где (уже терзаемый смутными сомнениями) расставался со следующими 30 рублями — столько стоили четыре таких же бумажки, но с твоей фамилией в самом низу. Еще 30 рублей нужно было перевести на имя «царя горы» почтовым переводом. Четыре бумажки со своим именем полагалось впарить кому-то еще более наивному и впечатлительному, чем ты сам (чаще всего их покупали жалостливые родственники и друзья). С этого момента, круг твоих обязанностей был ограничен проверкой почтового ящика: по идее, переводы должны были сыпаться подобно градинам в майскую грозу.
«Башня»
Кафе «Башня», уютно прилепившееся к гостинице «Донбасс» со стороны проспекта Гурова, без усилий втискивается в определение «культовое». Изначально затеянная как кофейня (в меню были также горячие бутерброды и бухло), «Башня», точно магнитом, притягивала музыкантов, художников, игроков в карты, средней руки бандитов и разномастных тусовщиков. Кожа и заклепки мирно соседствовали здесь с хипповскими побрякушками. Безобидные городские фрики прекрасно уживались с обладателями рож, которые иначе как «протокольными» никак не назовешь. «Башня» была воплощением просто-таки новозаветной толерантности. Если кому и били морду, то исключительно в близлежащем сквере, известном в народе под поэтическим названием «Брехаловка». Впрочем, это уже совсем другая история.
Позднее «Башня» обзавелась кухней (качественной и очень дешевой) и «зимним» филиалом на втором этаже гостиницы. А еще через пару-тройку лет была безжалостно раздавлена железной пятой глобализации и прогресса. Знаем. Помним. Скорбим.
«Березка»
Магазинов Внешпосылторга в Донецке было два. Один блестел нездешними огнями напротив стадиона «Локомотив». Другой — разжигал классовую ненависть по проспекту Богдана Хмельницкого. Магазины «Березка», как линчевские совы, были не тем, чем казались на первый взгляд. Лишь незначительная часть посетителей приходила сюда за покупками. Для остальных поход в «Березку» был светским мероприятием — человек, примерявший в «чековом» джинсы или прикасавшийся там к двухкассетной мыльнице «Sharp», старался рассказать об этом волнующем приключении максимально большому количеству народу. И долго еще ловил на себе завистливые взгляды коллег и знакомых.
Торговля в «Березках» осуществлялась на чеки «Внешпосылторга» — ими поощряли патриотов, которые поработали за рубежом, и нашли в себе мужество вернуться обратно. В ходу были купюры достоинством в 100, 50, 20, 10 чеков, а также крошечные бумажки по 50 и 25 копеек. Чеки нужно было предъявлять на входе, без них в «Березку» категорически не пускали. Случалось, что граждане, никогда не бывавшие на стройках коммунизма в Монголии и Вьетнаме, и не имевшие ровным счетом никакого касательства к советскому диппредставительству в Алжире, брали чеки взаймы — просто для того, чтобы попасть внутрь.
Неподалеку от входа всегда паслись барыги-перекупщики, торговавшие чеками по устойчивому курсу — один к двум. Ассортимент «Березок» формировался по принципу этнической эклектики — здесь можно было купить зажигалку Zippo, а можно — расписной тульский самовар. Впрочем, ажиотаж вокруг чеков (в народе их почему-то упорно звали «сертификатами») был нешуточный и, разумеется, не из-за сувениров. Обладатель чеков на сумму 9.5 тысяч мог без всякой очереди приобрести автомобиль «Волга» или моднейший мебельный гарнитур. Рядовой товарищ без «сертификатов», как правило, переплачивал за то же самое втридорога.
ЛИЧНОЕ
Рассказывает Александр Макеев, декан ДонНТУ:
«Свое первое посещение «Березки» я помню до сих пор. Я предъявил вахтеру тощую пачечку чеков. Он смерил меня долгим профессиональным взглядом. Такой взгляд мог быть, разве что у отставного сотрудника спецслужб. Когда я пришел в третий или четвертый раз, и потянулся к бумажнику, он кивнул мне как старому знакомому, и сделал приглашающий жест. Я понял, что причислен к касте избранных. В советской торговой иерархии вахтер «Березки» всегда занимал не последнее место — наверное, где-то после «завбазой» или, скажем, старшего товароведа.»
С развалом СССР, в условиях тотального товарного дефицита в «Березки» пришли очереди и классическая формулировка «больше трех в одни руки не отпускать». Если раньше здесь прохаживались томные пижоны, щупавшие твид дорогих пиджаков, то сейчас «элита» томилась у входа в ожидании, когда завезут хоть что-нибудь. «Березки» агонизировали. Вахтер на входе как-то сник и даже уменьшился в размерах. Позднее я, кажется, видел его в том же амплуа в одном из студенческих общежитий».
«Брехаловка»
Территория, условно ограниченная «Башней» с одной стороны и оперным театром — с другой, служила не только плацдармом для выяснения отношений. Здесь собирались также футбольные болельщики (нужно полагать, в их честь «Брехаловка» и получила свое имя), картежники и шахматисты. Само собой, картежники действовали конспиративно, здесь они могли лишь договориться с партнерами о партии в преферанс или деберц, которая проходила в совсем другом месте и в другое время: колода карт, распечатанная в публичном месте, была для милиции сильнейшим раздражителем.
Шумным болельщикам и меланхоличным шахматистам скрывать было нечего, и воспринимались они, как неотъемлемая часть пейзажа — вроде танка или головы Гурова. На примере «Брехаловки» можно проследить, насколько далеко мир сдвинулся с места. Преферансисты когда-то были вызовом общественному спокойствию, а футбольные фанаты — совершенно безобидными людьми.
Варенка
К привычному городскому смогу добавились густые хлористые испарения: город накрыла мода на «вареную» джинсу. Готовая «вареная» одежда была дефицитом и стоила недешево. Поэтому обычные джинсы кипятили дома на медленном огне. Для того чтобы белесые разводы получились максимально затейливыми, джинсовую одежду скатывали особым образом. Некоторым умельцам удавалось даже получать на выходе узоры заданных конфигураций. Обязательное дополнение к «варенкам» — серо-зеленый турецкий свитер — молодежная униформа конца восьмидесятых. Кроме того, в моде были кожаные куртки. Пуще другой ценилась кожа из Индии и все той же Турции. Но и дермантиновый дерибас сметали с прилавков в мгновение ока.
Видеомагнитофон
Ближе к середине восьмидесятых видеомагнитофон сигнализировал о достатке и высшей степени «продвинутости» обладателя. Агрегат импортного производства стоил около тысячи рублей, будучи запредельной роскошью, доступной единицам. Смотреть «видик» собирались группами на квартирах; некоторые хозяева превращали подпольные сеансы в довольно прибыльный бизнес. Бизнес, впрочем, рискованный, поскольку записанные на видео фильмы, правоохранительные органы традиционно проводили по ведомству порнографии или антисоветизма.
Просмотры на квартирах проходили в конспиративных условиях. Все знали про излюбленный ментовский трюк — обесточить подъезд, чтобы злополучную кассету нельзя было извлечь из магнитофона.
В магазине «Телевизоры», что неподалеку от оперного театра, появился натурально экспонат кунсткамеры — советский видеомагнитофон марки (точнее уже не вспомнить) то ли «Спектр», то ли «Темп». Аппарат представлял собой тяжелый и объемистый куб с кассетоприемником, расположенным на верхней грани. Продавщицы все время настороже: дети постоянно норовили пробраться в отдел и нажать кнопку, чтобы крышка оглушительно выстрелила.
Видеопрокаты
Когда, видеомагнитофон перестал быть недоступной роскошью, на смену донецким видеосалонам пришли видеопрокаты. Некоторые из них располагали фантастическим ассортиментом. К примеру, в государственной видеотеке, находившейся на Ленинском проспекте, было около семи тысяч фильмов. Крутизна ее была обусловлена еще и тем, что только здесь можно было арендовать не только кассету, но и небольшой зал для ее просмотра. Стоимость проката кассеты варьировалась от одного до двух рублей за сутки. В качестве залога требовали паспорт. Лично я помню видеопрокаты на бульваре Пушкина, на Университетской (в помещении ремонтной мастерской «Транзистор»), в гастрономах «Москва» и «Огонек», в кинотеатре Шевченко, в «Доме книги» и в железной будке на Комсомольском проспекте. Разумеется, в городе их было намного больше, я думаю, несколько сотен.
В те благословенные времена, в видеопрокатах стабильно были условно новые фильмы в отменном качестве. Появление первых «экранок» повергло в панику и прокатчиков, и клиентов. Только эти «тряпочные» копии заставили нас задуматься о том, какой длинный и непростой путь проходит голливудская продукция, прежде чем очутиться в наших видеомагнитофонах.
Подавляющее большинство донецких видеопрокатчиков страдало причудливым профзаболеванием: все они впадали в кататонию, если ты сдавал им неперемотанную на начало кассету. За такую провинность нещадно штрафовали. Практически в любое время возле проката можно было наблюдать забывчивого персонажа, пытающегося перемотать пленку вручную. Мой друг, забывавший перемотать кассету в девяти случаях из десяти, всегда рассказывал историю про внезапно вырубившееся электричество. И это почти всегда работало, не смотря на вроде бы очевидную невозможность достать кассету из обесточенного магнитофона.
Видеосалоны
Когда мне было 14, я не мечтал о космических перелётах или карьере пожарного. Я не хотел закончить школу с золотой медалью и поступить в престижный вуз. Я не бредил вываренными в хлорке джинсами (писк дворовой моды середины восьмидесятых) и мотоциклом «ИЖ — Планета Спорт». Пожалуй, я бы залез в трусы кому-нибудь из одноклассниц, но не по велению сердца, а так, исключительно из соображений престижа. Но если быть до конца откровенным, проблемы пубертатного периода меня тоже не беспокоили. И всё же моё тогдашнее существование не было бесцельным.
В конце восьмидесятых, я хотел сидеть за одной партой с парнем по прозвищу Пузатый. Должен вам сказать, задача эта была не из легких. Золотая медаль, я не говорю о джинсах, в сравнении с ней была парой пустяков. Где бы ни появлялся Пузатый — на скамейке в спортзале, в трудовых мастерских или школьной столовой, — места рядом с ним неизменно оказывались занятыми. Для того, чтобы оказаться рядом, приходилось плести затейливые интриги, шустрить, лгать, предавать друзей и собственные принципы, а иногда попросту драться.
В те времена Пузатый был действительно пузатым. Он был добрым, тихим, скромным, практически незаметным подростком — таких показывали в «Ералаше» в качестве модели абсолютной непопулярности. Однако Пузатый всегда мог рассчитывать на покровительство самых отчаянных сорвиголов и «информационную поддержку» самых махровых ботаников на экзаменах.
Дело в том, что у знакомых знакомых Пузатого был видеомагнитофон. Он видел «Коммандос» и «Чужого». И с нечеловеческим терпением по тысяче раз рассказывал всем желающим, как «инопланетянин, похожий на динозавра вылазит у чувака прямо из живота», а Шварц несет на плече бревно, которое на субботнике не сдвинула бы с места и дюжина Лениных.
Поверьте, в те годы видеомагнитофон был для нас не просто свидетельством чьего-то благосостояния. И обладавшие им люди вызывали у окружающих не только и не столько зависть. Скорее — благоговейный трепет, почти суеверное уважение. Эти люди были волхвами, имевшими доступ к магическому кристаллу. Они видели другой мир. Они хранили это знание. Для простых смертных они могли стать проводниками в иную реальность — невиданную, головокружительную, баснословную, манящую.
Когда мне сказали, что во Дворце молодежи, в каких-то ста метрах от моего дома, открылся видеосалон, и уже сегодня, более того — через полтора часа, там будут показывать самый настоящий фильм ужасов, я, конечно, не поверил. Не веря я выпросил у родителей два рубля. Не веря подошел ко входу, где уже томились пару десятков начинающих синефилов. Кто-то вполголоса рассказывал, как менты обесточивают подъезды, чтобы организаторы частных просмотров не могли вытащить из видеомагнитофона кассету, и вламываются в квартиры с дубинками и наручниками. Все озирались по сторонам, никто не верил в то, что происходящее — законно.
В назначенный час двери открылись. Нас провели в какую-то подсобку, где стояли два телевизора и вполне приличные красные велюровые кресла. Мятые, влажные от пота купюры и мелочь переместились в жестяную банку из-под леденцов. Свет погас. Люди в сером так и не появились.
Нам показали «Серебряную пулю» — скверную экранизацию вполне проходного рассказа Стивена Кинга с Гэри Бьюзи в роли сельского Ван Хелсинга. Но для меня этот фильм навсегда останется в моем личном Зале Славы. Это была точка высшего эмоционального накала. Что-то вроде мгновения утраты невинности, когда еще не сознаешь, что расплачиваться за обретенное знание все равно придется, а возврата назад не будет. Меня приняли в закрытый клуб, в сравнении с которым масонская ложа — подготовительная группа детского сада. Всю, что могло со мной произойти дальше, было бы неизбежным падением.
На следующий день я узнал, что видеосалон открылся в одной из центральных гостиниц. Началась Великая Эра Украинских (тогда ещё советских) Видеосалонов. Видеосалоны вспарывали городской асфальт словно грибы после дождя. Они расцветали подобно прыщам на подростковой коже и, как это заведено у прыщей, — в самых неожиданных местах. Когда в городе не осталось ни одного свободного подвала, видеосалоны заработали в столовых и банях, в ЖЭКах и комнатах школьника, в трамвайных депо и парикмахерских, в цирке и краеведческом музее. Разумеется, по три-четыре видеозала работало в каждом кинотеатре. Само собой, были они в кафе, во дворцах культуры, в гостиницах, в спортивных комплексах, в учебных заведениях и больницах. Везде, где можно было разместить телевизор и хотя бы десяток стульев. Из-за жестокой конкуренции многие «волхвы» сбросили цену на билеты до рубля. Ажиотаж вокруг всего этого дела был просто немыслимый.
Оправившись от первого шока мы сообразили, что к вопросу следует подойти со всей основательностью. Те, у кого были велосипеды, с утра объезжали несколько десятков видеозалов, переписывая названия фильмов и сеансы. Затем составлялась культурная программа на выходные. Если маршрут был спланирован грамотно и за неделю накоплена подходящая сумма, в течение одного уик-энда можно было посмотреть 10-12 фильмов. Вскоре мы досконально знали весь спектр предлагаемых услуг. Знали, где перед фильмами крутят «Тома и Джерри», а где видеоклипы Def Leppard, Duran Duran и Twisted Sister. Где за символическую плату в нагрузку к фильму выдают мороженое и фруктовое желе. Где фильм для просмотра выбирается по результатам голосования. Где на самых поздних сеансах крутят настоящее жесткое порно. Где хозяин (при верном подходе и известной настойчивости) может разрешить остаться на следующий сеанс бесплатно.
Несмотря на то, что видеозалов было невероятно много, и владели ими очень разные по возрасту, внешности и предпочтениям персонажи, последние обнаруживали редкое единодушие по отношению к репертуару и сеансам. В девять утра все без исключения показывали мультфильмы: тут Том и Джерри, Койот и Спринтер, Багз Бани, Даффи Дак и прочая рисованная публика. В одиннадцать можно было твердо рассчитывать на похожие членовредительские аттракционы, но уже в исполнении Чака Норриса, Брюса Ли, Стивена Сигала, в крайнем случае — Майкла Дудикоффа. В час — что-нибудь сказочное, зрелищное, комедийно-комиксное: «Индиана Джонс», «Охотники за привидениями», «Операция «А». В три — чистой воды комедии: от Мела Брукса до Луи де Фюнеса. В пять — боевики. За этим словом, само собой, могло скрываться все что угодно: возможно, «Терминатор», а возможно, и «Крестный отец». Семичасовые сеансы мы любили больше всех прочих. Их мы, как правило, проводили с широко закрытыми глазами, а выйдя из зала припускали домой галопом: «Зомби, повешенный на веревке от колокола», «Зловещие мертвецы», Фредди Крюгер и Джейсон Вурхиз — подлинные киногерои восьмидесятых.
Все закончилось как-то слишком уж вдруг — как будто кто-то повернул рубильник. Видеосалоны безвозвратно вымерли, в парикмахерских снова стригут, в банях — моются, в больницах — лечат. «Магический кристалл» соизмерим по цене с ужином в кабаке средней руки. Нынешним тинейджерам, имеющим возможность смотреть на Человека-паука и Гарри Поттера в скроенных по мировым стандартам кинотеатрах, ни за что не понять, в чем заключалось то хромое, трудное, пронзительное счастье. У предшествующего нам поколения были The Beatles и Высоцкий. У следующего за нами — игра Doom. У нас же — тех, чья упоительно безмозглая юность пришлась на поздние восьмидесятые — были видеосалоны. Они навсегда останутся нашими. Остальным этого не объяснить, да и пытаться не стоит.
Вовас/Ромас
Надписи «Вовас Ромас», выполненные вполне традиционным народным способом (ключом по стеклу), стали появляться в общественном транспорте Донецка где-то в середине 80-х. Среди непременных «Малых», «Толстых» и «Котов», «Вовас Ромас» выделялся элегантностью и цепкостью удачного рекламного слогана.
В те времена было модно проявлять абстрактную любознательность, интерес к мироустройству в целом. В очередях за «Пшеничной» и «Жигулевским» активно обсуждалась тайна Бермудского треугольника. Публика массово (иногда даже по собственной воле) посещала лекции на тему «Индийские йоги — кто они?». Между тем, одна из самых интригующих загадок современности была у нас буквально под носом.
Независимо от маршрута, вида транспорта (исключение составляли такси) и новизны вагона, граффити «Вовас Ромас» были таким же неотъемлемым атрибутом, как компостер или предостережение: «Первые шесть мест — для детей и инвалидов». Тайна личности Воваса и Ромаса не раскрыта по сей день.
Возможно, загадка эта и уступает в глобальности вопросу «Кто вы, доктор Зорге?», но умы она будоражила, будьте покойны. Говорили, что Вовас и Ромас — крайне опасные братья с Абакумова и встреча с ними грозит моментальным и неминуемым перераспределением материальных ценностей. Говорили, что Вовас и Ромас — это один человек. Натуры, склонные к оккультизму, насаждали теорию о том, что Вовас-Ромас — некий Трамвайный, урбанистический эквивалент Домового (это в какой-то мере объясняло, как загадочные руны попадали на стекла новеньких, только что с чешских заводов, вагонов). Задолго до того, как словосочетание public relations вошло в повседневный обиход, Вовас и Ромас отпиарили такое количество муниципального имущества, что страшно представить.
Лично я склоняюсь к мысли, что Вовас-Ромас — это (тогда еще) юный писатель Виктор Пелевин. Если вы располагаете другой информацией, пожалуйста, напишите нам, мы будем признательны за версию.
«Волна»
Стихийный рынок, где продавали, меняли, щупали и просто орошали завистливой слюной разнокалиберный винил, получил свое название в честь пивбара «Волна» (сейчас там светится неоном одноименное казино). Здесь можно было приобрести пластинки Pink Floyd и Элиса Купера, свежие альбомы Duran Duran и ультрамодных в 80-е прибалтийских трэш-электронщиков «Зодиак». Но главный товар «Волны» не имел денежного эквивалента ни в одной валюте мира: каждое воскресенье она транслировала в эфир ощущение сопричастности с чем-то нездешним, запретным и необоримо притягательным. Человек, посещавший «Волну», мог бросить вызов Системе, даже не прибегая к таким популистским атрибутам, как «попиленные» джинсы или длинный хайр. Регулярные набеги ментов успеха не имели, поскольку доказать факт спекуляции было практически невозможно. А бороться с «Волной» на уровне идеологии было и вовсе безнадежным занятием.
Нужно сказать, что люди, продававшие или покупавшие на «Волне» фирменные пластинки, принадлежали к касте избранных. Стоимость новой, запаянной в целлофан «фирмы» (подделок в те благословенные времена не было, и пластинки легко делились на продукцию лейбла «Мелодия», умеренно дефицитный товар из социалистического лагеря и, собственно, «фирму») доходила до ста рублей. Основной же товарооборот «Волны» обеспечивала несовершеннолетняя шпана, килограммами скупавшая самопальные постеры, фотографии, значки, футболки и аудиокассеты. Все это пестрое изобилие было так же недешево.
Приличная заграничная кассета стоила червонец (для сравнения, МК-60 можно было приобрести за рубль с мелочью в любом универмаге). Футболка с изображением знаменитой айрон-мэйденовской мертвечины стоила в районе полтинника. Значок с Удо Диркшнайдером или, скажем, Ди Снайдером тянул на трешку. Такие значки были особенной формой протеста еще и потому, что производили их самым кощунственным образом. Октябрятскую звездочку или значок с символикой съезда компартии терли об асфальт до тех пор, пока не получалась ровная поверхность. К ней и приклеивалось скверного качества изображение, переснятое из журналов Kerrang! и Metal Hummer.
Поход на «Волну» был не только увлекательным, но и опасным приключением: чтобы пробиться к плодам иных цивилизаций, нужно было пройти сквозь оцепление гопников, съезжавшихся сюда со всего города. Относительно бескровный вход можно было обеспечить, положив мелочь в наружные карманы, а купюры — в носки. Значительно сложнее было покинуть «Волну» с только что купленной кассетой «на борту». Впрочем, махач на «Волне» считался почетным занятием, независимо от финансовых потерь и количества выигранных раундов.
Восточные единоборства
Появление видеосалонов спровоцировало массовое увлечение каратэ и культуризмом. Соответствующие секции и тренажерные залы открывались на каждом шагу, поклонники Брюса Ли и Арнольда Шварценеггера охотно приобретали абонементы. Стоимость месячного курса варьировалась от 7 до 30 рублей в зависимости от известности и запросов преподавателей. В городе были хорошо известны школы Лапшина и Норышкина. Появился самиздат по различным техникам рукоприкладства и наращиванию монструозной мышечной массы. Вопрос, который интересовал всех без исключения: «даст ли хороший боксер хорошему каратисту?». Само собой, оздоровлению криминального климата города все это, мягко говоря, не способствовало.
Горький
Памятник Максиму Горькому, некогда подпиравший небеса каменной гривой у кинотеатра «Красная шапочка», насмотрелся всякого. В 80-е окрестности «Шапки» были местом встречи донецких геев: здесь они знакомились, обсуждали планы на вечер, прохаживались «под ручку», нервируя милицию и вспыльчивых донецких натуралов. Мятежные, они искали бурю: в те времена политкорректность еще не вошла в моду, и геев постоянно били. Вдоволь насмотревшись всевозможных безобразий, Горький перебрался поближе к мединституту. Лично я сомневаюсь, что там ему будет спокойнее.
ЛИЧНОЕ
Рассказывает Светлана Воронько, газета «Русская Германия» (Нюрнберг):
«Красная шапочка», вернее туалет в близлежащем парке, был излюбленным местом сбора тогдашних гомосексуалистов. Сейчас там церковь… В середине восьмидесятых существовала народная забава, в основном среди «афганцев» со сдвинутой, как правило, психикой — она называлась «пошли педиков гонять». Целая толпа крепеньких бухих пареньков (иногда с собаками) вваливалась в туалет и начинала месить двух-трех щупленьких геев. Каюсь, я знала лично нескольких таких сторонников традиционной сексуальной ориентации и разве что только пару раз недоуменно поинтересовалась «Что они лично вам плохого сделали?» Ответ «пусть мужской род не позорят» меня вполне удовлетворил. Афганские качки были крутыми и уверенными, а гомики слабыми и запуганными. Заступаться за них не хотелось. А ведь одно мое слово в то время могло повернуть вечер совсем в другое русло — и завсегдатаи «Красной шапочки» хотя бы в тот вечер мирно занимались бы своими делами, а не оказывались в отделении лицевой хирургии со сломанными челюстями. Да простят меня забитые донецкие гомики восьмидесятых. Жаль, что не пускали их тогда в Германию. А то лежали бы они тоже спокойно на травке в парке, целовались бы на остановках, работали врачами и продавцами в бутиках, ходили бы в коротких юбках по городу, и никто, никто даже не оглянулся бы им вслед».
Демонстрации
Дважды в год — 1 мая и 7 ноября — жители города в принудительно-добровольном порядке отправлялись на демонстрацию. К восьми утра тебе надлежало явиться на место сбора (группы формировались согласно спискам, составленным по месту работы), получить фанерного вождя на палочке, кумачовый транспарант или просто революционный бантик на лацкан, и отправиться на долгую прогулку в традициях Стивена Кинга. Нежелание публично ликовать по случаю очередного праздника, каралось вызовом на партсобрание, а то и лишением премии. И все же, высокий процент сборов объяснялся возможными репрессиями лишь отчасти.
С восьми утра и до обеда вино-водочные магазины и отделы крупных гастрономов были закрыты — официально торговать спиртным во время праздничной демонстрации было запрещено. Однако в каждом районе функционировала точка, где «можно было взять» — городские власти смотрели на это сквозь пальцы, прекрасно понимая, в чем подлинная причина единения масс. Дважды в год ты мог бухануть с утра, и никто не осмелился бы упрекнуть тебя в таком идеологически верном избытке чувств.
В Ворошиловском районе спасительной точкой был гастроном, расположенный рядом с Крытым рынком. Разумеется, это не означает, что выпить было просто: уже в восемь движение по центральным улицам было перекрыто (пройти нельзя было даже по тротуарам), добираться приходилось обходными путями. Поэтому в основном несли из дому.
Собственно демонстрация проходила на отрезке улицы Артема от «Белого лебедя» до гастронома «Москва». Этот участок был жестко оцеплен милицией — ни примкнуть к колонне, ни выйти из нее было невозможно ни при каких обстоятельствах. Катарсис был запланирован на площади Ленина, где стояли трибуны для официальных лиц и ударников труда, дальше веселье не то чтобы угасало, скорее, перемещалось в менее официальную плоскость. Иногда со светлого пути удавалось свернуть уже на проспект Маяковского. Но основные залежи «расслабившихся» граждан наблюдались в районе памятника стратонавтам, в окрестных дворах и в парке Щербакова.
Впрочем, непосредственные участники этих событий в один голос утверждают, что и водка не была главным катализатором процесса. Возможно, коммунистические идеалы и были бутафорскими. Но ощущение подъема на праздничных демонстрациях — самым, что ни на есть, подлинным.
Денис Яковлев
Знаменитый донецкий видеопират Денис Яковлев долгое время был такой же достопримечательностью бульвара Пушкина, как статуя поэта у драмтеатра или дивный резервуар с илом и водорослями у первой школы. Впервые он появился там в 98-м, а исчез пять лет спустя — вместе с «художниками», букинистами, старыми деревьями и косолапыми скамейками.
От рядового городского видеобутлегера Яковлев отличался (и, нужно полагать, отличается), как проза Джулиана Барнса — от литэкскрементов какой-нибудь Дарьи Донцовой. Еще более впечатляющая бездна отделяла его от так называемых лицензированных дистрибьюторов.
Однажды я пожаловался Яковлеву, что не понимаю, по какому принципу дистрибьюторы подбирают русские названия для американских фильмов (в качестве примера, я выбрал фильм «Лулу на мосту», волей отечественных прокатчиков превратившийся в просто «Мост»). И тут же прослушал лекцию о «смещении парадигмы и транскультурных символах».
Обладатель редчайшего сочетания качеств — коэффициента интеллекта 172 и искренней веры в то, что собеседник всегда понимает, о чем идет речь, Денис Яковлев в одиночку удовлетворял потребности города в фильмах, которые для простоты общения зовут «элитарными». От Гринуэя до Уотерса. От Джармуша до Луцика. От Стеллинга до Занусси.
С его уходом, бульвар Пушкина потерял громадную часть своей привлекательности. Один мой знакомый, эмигрировавший в Израиль, приезжал на днях, чтобы пройтись по родным местам. Все бульварные метаморфозы он принял почти без истерики. Но, увидев, что Дениса нет на привычном месте, помрачнел, вспомнил о делах и пошел брать обратный билет.
ЛИЧНОЕ
Рассказывает Денис Яковлев::
«За то время, что я пробыл на бульваре, я пережил шесть ментовских наездов, и только один из них (первый) увенчался относительным успехом. Разумеется, покинуть бульвар у меня были совершенно другие причины. Просто однажды я получил крупный заказ от постоянного клиента — сразу 150 кассет. Эта партия сулила мне бешеную прибыль — что-то около трёхсот долларов. А ведь такой клиент у меня был только один. И тогда я подумал: „Ба, да ведь это же пик моей бульварной карьеры!“».
Детские шалости
Пожалуй, наиболее ярким и богатым эмоциями был возраст, который писатель Мартин Эмис называет «стадией анального юмора» (это, когда выделения человеческого тела вызывают живой интерес и кажутся ужасно смешными). Начиная с простого (вымазать дверную ручку экскрементами, подбросить на тротуар кошелек с собачьей какашкой внутри), мы постепенно усложняли задачи и добивались, порой, феерических результатов.
Пожалуй, жанровой вершиной стала злая забава с названием «дерьмовый капкан». Вечером, после того, как стемнеет, мы выкапывали посреди газона яму диаметром в тридцать сантиметров и глубиной в полметра. Углубление на две трети наполнялось заранее припасенными каловыми массами (благо, жители двора выгуливали на газонах собак, да и от желающих сделать «личный вклад» отбоя не было). Сверху сооружалось хрупкое перекрытие из тонких веточек, которое достоверно маскировалось травой и листиками. Утром на газоне появлялись девчонки в своих белоснежных гольфиках, а мы, замирая от предчувствия праздника, занимали наблюдательные позиции. Я никогда не забуду тот чавкающий звук, с которым жертва по колено погружалась в бурую зловонную гадость. Не забуду, как выражение недоумения на ее лице сменялось гримасой стыда и отвращения, а пасторальная утренняя тишина взрывалась отчаянным ревом. Поверьте, никакая «Playstation» не окажет столь мощного формирующего влияния на будущий характер. Некоторые из нас получали урок и покидали газон в слезах. А некоторые тут же прикидывали дислокацию новых «капканов».
Не стану скромничать, пакостили мы столь самозабвенно, изобретательно и опасно, что нынешним Макколеям Калкиным ловить определенно нечего. Уже в начальных классах мы сделали ряд изобретений, которые круто изменили школьную жизнь. Как выяснилось, если прикрепить к подолу одноклассницы веревку (лучше всего французской булавкой), а другой конец, украшенный, к примеру, красивым бантом, перебросить ей через плечо, то она обязательно потянет бант вниз, и юбка задерется к всеобщему ликованию. А наблюдать за сверстниками, съезжающими вниз по перилам, будет значительно интересней, если вбить в перила (внизу, где скорость максимальна) гвоздик.
Огромной популярностью пользовалась в донецких дворах самопальная пиротехника. Отсутствие фабричных петард мы компенсировали изготовлением самодельных аналогов — столь же опасных и непредсказуемых в эксплуатации. Одним из самых культовых гаджетов была, так называемая «чиркалка-кидалка» — смесь марганца и спичечной серы, замотанная в изоленту. Чтобы «жахнуло», нужно было чиркнуть запалом из спички по коробку и бросить (последнее, нужно сказать, успевали не все). Безотказно работало приспособление из двух болтов, вкрученных с двух сторон в гайку, между которыми засыпалась все та же сера. Железякой, что есть силы, ударяли об асфальт. А главная интрига состояла в вопросе, кто получит по лбу, если сорвет резьбу.
В отличие от легкодоступной серы, бертолетова соль ценилась очень высоко. Конечно, ее можно было соскабливать с хлопушек, но хлопушки появлялись в магазинах только зимой, и имели зловредное свойство взрываться (при «взятии соскоба») в руках. Поэтому за ценной солью специально ездили на завод цветметаллов, не считаясь с риском получить от сторожа заряд соли обычной.
Добытое сокровище залепливалось в пластилин на манер вареника. Швырнув «пельмень» в стену, можно было разбудить пару кварталов (расплавленный пластилин при этом красиво растекался по свежей штукатурке).
Узнав, что где-то ведутся сварочные работы, мы тотчас снаряжали туда поисковую экспедицию. Разжившись карбидом, мы фасовали его по бутылкам с водой, затыкали их пробками и ждали, какая рванет первой.
Впрочем, для того, чтобы хорошо провести время, не обязательно было возиться с такими сложными устройствами. К примеру, можно было просто положить в костер баллончик с дезодорантом. Или грохнуть кирпичом по капсюлю из ружейного патрона. Кусочек такого капсюля все еще сидит у меня в ноге, как напоминание о том, какое счастливое и яркое было у меня детство.
Командные дворовые игры также здорово изменились. У подъездов больше не играют в «резиночки» (конечно, игра была насквозь девчачьей, но искушение попрыгать часто брало верх над половой солидарностью), не чертят мелом «классики». Никто не играет в «казаков-разбойников», в «выбивного», в чудной гибрид баскетбола и волейбола под названием «пионербол». Или играют, просто меня не берут?
Сдается мне, из всех дворовых забав моего детства, испытание временем выдержал только футбол. Да и тот потерял в азарте и остроте. Просто футбольный матч — это, конечно, здорово. Но точно не сравнится с игрой, «на своем поле», когда ты знаешь, где расставлены «дерьмовые капканы», а команда из соседнего двора — нет.
Звукозапись
Студии звукозаписи, легализованные в Донецке с приходом перестройки, были такими же прорехами в пресловутом железном занавесе, как позднее — видеосалоны. Владельцы «звукашек» не баловали клиентов качественной записью, но конъюнктуру знали отменно. Сейчас, когда в распоряжении музыкальных продюсеров — пресса, Интернет, ТВ и FM-эфир, нужно очень стараться, чтобы не знать основных музыкальных тенденций. В 80-е, для того чтобы «разбираться», нужно было обладать особым чутьем.
Одному богу известно, как хозяева провинциальных студий угадывали, что «Коррозия металла» станет объектом культа, а «Свинцовый туман» — не станет, что песни группы Modern Talking будут напевать миллионы, а коллектива Joy — жалкие сотни, что новый альбом Skid Row нужно непременно включить в репертуар, а последней пластинкой Hellstar можно пренебречь.
Одна из самых известных и «продвинутых» звукозаписей города находилась в крошечном полуподвальном помещении напротив гастронома «Москва» (рядом с овощным магазином и часовой мастерской). Еще две «студии-мэйджора» располагались на Колхозном рынке и в парке «Сокол». Запись 90-минутной кассеты стоила что-то около пяти рублей. Срок исполнения заказа колебался от трех дней до двух недель.
Отдельного упоминания заслуживает «допись»: остаток незанятой заказом пленки, на которую владелец «звукашки» записывал что-нибудь на свой вкус. Так, заказанный мною альбом «Кино» «Группа крови», оказался «добит» песнями из кинофильма «Выше радуги». А концерт Def Leppard «Hysteria» — сборником Александра Малинина.
Игральные автоматы
Основные скопления игральных автоматов приходились на холлы кинотеатров, в меньших количествах их можно было обнаружить в залах ожидания вокзала и аэропорта, а также в парках Щербакова и Ленинского комсомола. Уверен, советские кинопрокатные организации никогда не учитывали этот фактор. И совершенно напрасно. Случалось, что какая-нибудь ископаемая ветошь собирала аншлаги только потому, что в кинотеатрах появлялся новый автомат, а подойти к «аппарату» можно было только через билетную кассу.
Во времена, когда об «одноруких бандитах» в Донецке никто не слышал, 286-е компьютеры стояли только в научных учреждениях, а восьмибитные игровые приставки были исключительно у детей фарцовщиков и дипломатов, игральные автоматы притягивали к себе младенцев всех биологических возрастов. Совсем уж мелюзга предпочитала трястись на истошно воющих муляжах межгалактических ракет и заморских полицейских автомобилей. Те, кого сейчас называют тинейджерами, гроздьями висели на автоматах «Меткий стрелок», «Морской бой», «Охота» и «Баскетбол». Взрослые (казалось бы) люди в гипнотическом трансе скармливали 15-копеечные монеты безымянному лохотрону, зачарованно наблюдая, как стальная клешня в сотый раз роняет прибалтийскую жвачку, резинового мишку или пластмассового пупса, заставившего бы кричать и режиссера ленты «Невеста Чаки».
Взрослые, глупые взрослые, по своему обыкновению, не понимали, что удача уже в их дырявых руках. Дело в том, что дно лохотрона было засыпано белыми пластиковыми гранулами. Терминаторова клешня всегда роняла призы, но пара-тройка гранул неизменно застревала между железными пальцами. И падала в жестяной ковшик, откуда их можно было достать без малейшего труда. Когда «пятнашки» заканчивались, мы отправлялись в зал, смотрели «Пиратов ХХ века» и жевали восхитительные пластмассовые комочки — дармовой попкорн 80-х.
«Лазер»
Не все донецкие видеосалоны были тем, чем казались на первый взгляд. Само собой, все они показывали американского оборотня в Лондоне или Чака Норриса в естественной среде обитания. Но лишь некоторые могли дать определённое положение в обществе. К примеру, в Донецке работало модное заведение под названием «Лазер», попасть куда на вечерний сеанс всегда было большой удачей.
В «Лазере» показывали самые новые фильмы. Здесь практиковали настоящий фейс-контроль: пьяных категорически заворачивали уже на входе и если посетитель выглядел слишком молодо, шансов попасть на какого-нибудь «Последнего девственника Америки» у него не было. Репертуар можно было узнать по телефону. Владелец «Лазера» Эрнест был вечно небрит и носил щегольские брюки со стальным отливом — предмет зависти всей окрестной шпаны.
«Лазер» был перестроечно-кооперативной инкарнацией небезызвестной нью-йоркской «Студии 54». Он был локальным очажком культуры. Он формировал вкусы местных тинейджеров. Как ни громко это звучит, он воспитывал и поддерживал благоприятный нравственный климат в отдельно взятом районе.
Учитывая, что о кассовых аппаратах в те времена не слышали, что аренда была копеечной, а аншлаги стабильными, нетрудно представить, какие неприлично быстрые и внушительные состояния делались в видеосалонах. В середине девяностых я видел Эрнеста — он сидел за рулём новенького Мерседеса. Полагаю, не для него одного видеосалоны стали трамплином в серьёзный бизнес.
Луна-парки
Одним из тех вечеров, когда летние каникулы кажутся бесконечными, сумерки пахнут ванилью и все вокруг пропитано предчувствием Настоящего Приключения, в парк Ленинского комсомола въехала небольшая автоколонна. Из расположившихся полукругом фургонов, вышли рабочие в синих комбинезонах и, переговариваясь на нездешнем, но неуловимо понятном языке, принялись за дело. Они монтировали рельсы, возводили расписные павильоны и натягивали между деревьями гирлянды разноцветных лампочек. Одна из бытовок была оборудована спутниковой антенной (это в середине восьмидесятых!) — мы не сомневались, что наблюдаем как минимум строительство сверхсекретоной посадочной площадки для инопланетных гостей.
Результат превзошел самые смелые прогнозы — в Донецк впервые приехал польский луна-парк.
Кое-кто посещал луна-парки раньше (в курортных зонах СССР они давно не были редкостью), и теперь фланировал между аттракционами с видом уставшего от наплыва туристов аборигена. Для всех остальных луна-парк был откровением.
Живейший интерес у публики вызывали «Комнаты страха» (в том, «первом» луна-парке их было две). В первую вы с адским грохотом въезжали на двухместной вагонетке. Те, кто находил в себе силы хотя бы ненадолго открыть глаза, видел обмотанный ветошью скелет и муляж хищного паука под потолком. Во вторую входили на своих двоих, с тем чтобы послушать записанный на пленку «смех Мефистофеля» и посмотреть, как в темноте загораются лампочки — нужно полагать, «глаза Дракулы» или что-то в этом роде. Самым же кассовым аттракционом луна-парка был беспроигрышный кегельбан. За определенную сумму вы получали корытце с разноцветными шарами, опорожнив которое на наклонное поле с лунками, можно было выиграть (я не шучу) стеклянную солонку, пакетик с ядовитой цитрусовой шипучкой и дивный баблгам с названием Pedro.